— Нас каждый год к нему отпускали. На месяц. Привозили… к логову привозили. Оставляли. А в оговоренный срок он выводил нас к месту, где ждали ее люди. Когда мы спросили, почему… он сказал, что это единственный для нас способ выжить. Что царица поклялась своей кровью не чинить вреда, а помочь. И помогала. Учила. Мы благодарны ей… когда Лиса стала луна звать, его забрали…
— Нам плохо друг без друга, — Елисей плеснул водой на лицо. — Мне… мне предложили тогда или уйти к волкам… или запереть волчью силу.
— Он не захотел меня бросать.
— Ты бы пошел за мной, а тебе среди волков…
— Вот и мучается. Дед не злился. Сказал, что у каждого своя дорога. И научил Лиса тому, что сам умел. Перевертни тоже к магии способны, но у них особая… ведьмачья. Когда он много ее использует, то случается… ты видела, что случается. Так-то вот, Зослава.
— И как тебе сказка? — поинтересовался Елисей, все также криво усмехаясь.
— Страшная, — не покривила я душою.
— Но ведь закончилась хорошо.
— А разве закончилась, — я зацепилася за взгляд желтых глаз.
И тихо стало.
Молчали царевичи. Евстигней ногтями любовался. Еська, присевши на корточки, раскачивался взад-вперед. Егор веки смежил, будто спит. Емельяна и вовсе почти не видать.
— Не закончилось, твоя правда… — произнес Ерема почти шепотом. — Но о том лучше помалкивать.
— Обо всем лучше помалкивать, — Елисей протянул мне руку. — И раз уж не боишься перевертня, то…
Руку я приняла.
Чего боятся? Небось, и про берендеев всякого сказывают. А Елисей… да обыкновенным парнем гляделся. Больным, правда, ну так давече едва ль наизнанку не выкрутился, а с этого ни у кого здоровья не прибудет. И рука обыкновенная.
Ладонь широкая.
Пальцы короткие, будто обрубленные. И ногти… да ногти, а не когти, розовые, стриженые криво. А может и не стриженые, но грызеные, кто их, нелюдей, знает? Еще надобно сказать, что рука эта рыжим кучерявым волосом поросшая. Тут-то мне и вспомнилось, что про первертней сказывали, будто бы и в человечьем обличье они волохаты дюже, дескать, хоть ты на пряжу вычесывай. А что, носки с собачьей шерсти — самое найпервейшее средство, ежели ноги крутит. Небось, с перевертней не хужей бы вышло.
Я ажно призадумалась.
Со своего кобеля цепного, скотины дюже поганой норовом, Маришка с полмешка начесывала. А перевертень, ежель матерый, здоровей кобеля будет. И косматей. И стало быть, шерсти больше даст.
— Зося? — Елисей, видать, почуял чегой-то и руку свою поспешил высвободить.
— Ась?
— Не боишься, стало быть?
Ну… если б он в волчьем обличье был. Да с клычищами. Да косматый. Я б десять раз подумала, надо ли за ради каких-то носков к нему лезти. А человека? Нет, не боюсь.