Под утро следующего дня по падям и распадкам несмело прополз заморозок, посыпав белой пылью сочные листочки трав. И хотя солнце взошло по-летнему бодрое и упрямое, весело заиграло в мириадах капелек росы, листья многих трав потемнели, стали как обваренные и безжизненно повисли на своих стебельках. Так пришел первый утренник.
Вечером седьмого сентября слабый ветерок с севера принес холодную струю — первый подых лютой северосибирской зимы. В воздухе, освещенные солнцем, поплыли белоснежные паутинки с пауками-путешественниками. Отдав свою судьбу в руки ветра, они неслись на юг, в неведомые им края. И как хочется подняться на послушной машине в голубое, по-осеннему высокое и просторное небо и полететь к людям, к работе, к товарищам, к Светлане…
Среди сочной зелени листьев березы и осины в этот день появилось много желтых, оранжевых и даже красных листочков. Некоторые опали и уже желтеют на зеленой перине мха и среди травы. Еще бойко выстукивают свою вечернюю «песню» дятлы, но гуси и утки как-то насторожились и притихли.
Уже давно скрылось за горизонтом солнце, потухла багровая заря. На потемневшем небе зажались частые белесые звезды, но идти в шалаш не хотелось. Спокойным сном уснула тайга. Лишь изредка дохнет она упругой ночной прохладой, словно шепчет — «не забывай — идет зима!».
Мне часто приходилось слышать рассказы о страданиях и гибели в тайге людей, оставшихся без пищи и соли, без огня и крова. Я верил рассказам, жалел пострадавших и при походах на охоту побаивался забираться в незнакомые дебри. Но теперь знаю, что только растерявшийся или крайне ленивый человек может погибнуть в тайге. Не растеряешься — найдешь соль и мясо, яйца и рыбу, хлеб и картофель. А грибов и ягод, плодов и орехов здесь так много, что каждый квадратный километр может прокормить не меньше, чем полсотни человек. Конечно, тайга не рынок. Здесь не выносят в кузовках и не отмеряют гранеными стаканами дары природы. Но потрудись — и получишь рубиновую малину и душистую клубнику, углистую чернику и сизую голубику, нежную бруснику и целебную клюкву, костянику, черемуху, сибирские яблочки, шиповник, облепиху, рябину, кедровые орехи…
Правда, все это есть только летом. И я, конечно, могу спокойно прожить зиму в шалаше, если заготовлю все. В шалаше?.. Спокойно?.. Зиму?!.. А потом, а дальше?.. Нет, нет!.. Я сделал здесь все, что мог, и ни одного дня не останусь ждать еще!
И вчера, так же на рассвете, я выходил из шалаша с трехпудовой ношей за плечами, чтобы вернуться сюда лишь тогда, когда найду реку или речку, вернуться за продуктами, имуществом и солью, звонкий шелест сухих опавших листьев гулко оповещал тайгу о каждом шаге. Он ударялся о колонны стволов, опять возвращался ко мне шипящим эхом, сливался со звуками шагов, и в ушах уже слышалась унылая мелодия осенней песни: «Скоро зима… зима… зима… Скоро зима!..» Зима?! Значит, может быть, сюда больше не вернусь? А как же узнают те, что побывают у шалаша после меня, кто и зачем там жил?