Одна из тяжких проблем, с которой неизбежно сталкивается каждый, – проблема смерти. Люди среднего возраста, находящиеся в расцвете сил и погруженные в активную деятельность, редко задумываются о ней. У стариков дело обстоит иначе. Чем старше и болезненнее человек, тем реальнее для него собственная смерть.
Психология смерти и умирания очень сложна. Существующие исследования посвящены главным образом количественной стороне вопроса: степени озабоченности субъекта и интенсивности страха, испытываемого им по этому поводу. Но личностный смысл смерти многомерен, выдвигая на авансцену то интраиндивидуальные (влияние смерти на “самость”), то межличностные (влияние на близких), то трансиндивидуальные, философские аспекты (можно ли вообще преодолеть смерть или хотя бы страх смерти). Как справедливо замечает И.Т.Фролов, “ни одна философская система не может считаться законченной, если она не дает честных и объективных ответов на вопросы, связанные со смертью” [53].
Сложившееся в последние годы междисциплинарное направление исследований – танатология (от греческого “танатос” – смерть) существенно конкретизирует житейские представления о смерти и умирании.
Мысль о неизбежной и скорой смерти существенно меняет самосознание. Но проясняет она его или искажает? Перед лицом смерти все эгоистические расчеты и житейские дрязги предстают ничтожными, не стоящими внимания, масштаб оценки окружающего мира и самого себя как бы укрупняется. Только на смертном одре толстовскому Ивану Ильичу “вдруг пришло в голову: а что, как и в самом деле вся моя жизнь, сознательная жизнь, была “не то”. Ему пришло в голову, что то, что ему представлялось прежде совершенной невозможностью, то, что он прожил свою жизнь не так, как должно было, что это могло быть правда… И его служба, и его устройства жизни, и его семья, и эти интересы общества и службы – все это могло быть не то. Он попытался защитить пред собой все это. И вдруг почувствовал всю слабость того, что он защищает. И защищать нечего было” [54].
Но прозрение ли это? Человек, вырванный из привычной жизненной колеи и обуреваемый страхом, неизбежно видит мир не так, как прежде. Но если угроза проходит, он большей частью снова возвращается на круги своя. Это убедительно показано в художественной литературе (достаточно вспомнить “Час пик” Е.Ставинского).
Умирание, нахождение на грани бытия и небытия не может быть однозначным. Изучение психологии неизлечимых больных показывает, что их отношение к смерти эволюционирует [55]. Узнав о неизлечимости болезни, человек обычно начинает с отрицания смерти: “Неправда! Этого не может быть!” Затем отрицание сменяется гневом и возмущением: “Почему именно я?!” Другие люди смертны, и им “правильно умирать, но мне, Ване, Ивану Ильичу, со всеми моими чувствами, мыслями, мне это другое дело. И не может быть, чтобы мне следовало умирать. Это было бы слишком ужасно” [56]. Далее следует торговля, попытка изменить приговор ценой каких – то жертв и уступок (строгое соблюдение режима, поиск новых лекарств, религиозные обеты и т.п.). Когда и это не помогает, наступает депрессия, апатия, уход в себя, и лишь после всего этого, если у больного сохраняется ясное сознание, он принимает смерть как неизбежность и смиренно прощается с жизнью.