— Булки горячие, бутерброды!
Гражданин платил торговке. Ветер вырывал деньги, и оба были озабочены, как удержать, не потерять их.
— Почем? — спросил Агап.
— Двести, — ответила торговка.
— Дорого…
Агап длинными руками, широкими и крючковатыми, взял булки и шмыгнул за толпу, через дорогу.
— Ограбил! Лови! — закричала торговка.
— Не ограбил, всего только четыре взял и то для Чугунка, со вчерашнего дня он не ел, — проворчал Агап.
А ветер вырывал деньги из рук торговки и гражданина, и за Агапкой никто не погнался. Потерпевшая торговка ругалась.
— Какой–то чорт, горбун, подошел. Я думала купить, а он убежал… Я б ему… убыток будет.
— Накинь двадцатку — советовали торговки.
— Кто–то купит, когда у вас двести?
— И мы накинем…
Вечером 9 января, в день смерти Ленина, у Лубянской стены торговали булками по 220 рублей за штуку.
Уж несколько ночей ребята ночевали в доме № 7 по Армянскому переулку. Лестницы дома отапливались, и ребята спали на площадках у труб парового отопления. Сегодня они пошли туда же.
Агап нашел своих товарищей на площадке.
Дадай спросил:
— Принес?
— Четыре булки. Чугунок спит?
— Уснул, во сне все говорит о хлебе, прозяб мальчишка, кашляет, в трубы пар пустили — заснул.
Маленький Чугунок обнял теплую трубу, прижался к ней и спал.
— Будить его?
— Проснется сам, спрячь две булки ему, по одной съедим…
— Украл, Агап? — спросил Еремка.
— Где же больше, — огрызнулся Агапка, — даром не дают.
— Прикончить это надо, довольно… пойду на фабрику, аль в школу, как Ленин сказал…
Все трое обняли трубы и лежали. Дом затихал…
— Ты, Агап, как думаешь? — начал Дадай.
— Насчет чего?
— Насчет себя, жизни своей.
— В школе смеялись надо мной, за горб все не любили. На фабрику я не гожусь, силы мало, и спина болит. Изредка ишшо можно, а каждый день — нет…
— Чугунка надо убрать с улицы, пропадет здесь парень. Велик ли мальчонка, а второй год один, без матери живет. Воровать научился, бить будут, жалко… тебя, Агап, били?
— Один раз… яблоко взял из коробки, поймали.
— Больно?
— По спине больно, болючий у меня горб… от рождения он у меня, говорят. Мамка, когда со мной ходила, работала не под силу. Нужда все, пятым я у мамки был.
— У меня отец в войну гражданскую потерялся, а мамка в Казани прислугой.
— Отца я не помню, не видал… Тише, Чугунок проснется, разбудим.
И зашептались тише, как быть. Дадай все говорил, что надо покончить с воровством, взяться за честное дело, чтобы стать человеком, как все, а не быть приблудным щенком.
— А мне, знать, на улице придется попрошайкой, али вором, — вздыхал Агап и ворочался, не знал как лечь, чтобы не беспокоить свой болючий горб.