— Граждане, товарищи, слепому, несчастному, откликнитесь! — выкрикивал Егорка и обходил с фуражкой.
— Балалайка, ослеп он? — подошли вокзальные ребята.
— Вполне. С поводырем, — и Егорка ударил себя в грудь.
— Как?
— Его спроси.
— А ну, пусти одного.
Балалайка выдернул руку.
— Падаю, стена… Расшибусь я… Егорка, где ты? — закричал Мигай.
— Здесь, чего пугаешься?
— Верно, не видит, — согласились ребята.
— Смотри вот, — Балалайка отвел Мигая к мусорному ящику МКХ и сказал: — пой! «Засвистали козаченки в поход с полуночи» — запел слепец.
— Ха–ха, ну, что? — спросил Егорка.
— Балалайка, будет тебе. Не пой, ты: он тебя к мусорному ящику привел, смеется.
Посадил Балалайка Мигая к заборчику у Рязанского, а сам ушел за хлебом. Сидел Мигай, — кругом ночь.
Половиной живет Мигай и в голове у него пусто: шум да булыжники мостовой, — и все. Прежде дома были, трамваи, часы на Рязанском, на Николаевском и на Ярославском, на всех трех вокзалах, теперь одни трамвайные звонки остались и ничего больше.
Балалайка с ребятами дрова крадет с путей.
Хорошо платят, если на мелочь переколешь: маленькие плитки топят. Забыл он Мигая. Ночью смотрел, как кино на крыше американскую жизнь показывало; когда вспомнил Мигая и вернулся, то на том же месте нашел.
— Некогда было — дела: у одной девчонки багаж украли, вот все и бегал, искал, нашел–таки. До Хитровки багажок чуть не доехал, — пустил утку Балалайка,
— Поедем домой, Егорка — попросил Мигай.
— У меня нет дому, в Польше дом. Я, ведь, у нас в Чувляндии беженцем был, бездомным…
— Ко мне.
— Поедем, — согласился Балалайка.
— Скоро?.. К сенокосу бы.
— Скоро… к сенокосу… Без глаз немного накосишь.
— Сегодня, сейчас, поедем — упрашивал Мигай.
— Поезда все в Чувляндию ушли, завтра дожидайся, — солгал Егорка.
Повел Мигай глазами, но часов не нашел. Балалайка думал: «Меня калачом из Москвы не выманишь в Чувляндию… редьку есть, а один ты не уедешь, пожалуй, совсем не попадешь домой. Все равно ослеп — не видит: провезу на трамвае и скажу — приехали в Чувляндию… На любую утку пойдет».
Спать Мигай и Балалайка остались на вокзале.
— Теперь нас не выгонят. Ты — слепой. Я — поводырь твой. Куда инвалидов, никакой дезинфекцией не выживешь, — радовался Егорка.
В 12 часов, когда плескали вокзал какой–то отравой, чтобы микробов убить, Егорка объяснился с уборщицей, и их не выгнали.
— Зимой хорошо будет: не попрут со слепым–то, — радовался поводырь.
Проснулся Мигай и спросил — день или ночь. Подумал Балалайка и сказал:
— Ночь, до свету далеко, — хотя и день начинался. — «Успокою, чтобы домой не просился».