Во всяком случае, у меня теперь были другие заботы. С помощью Пруди я провел весь следующий вечер, переоборудуя мою гостиную в кабинет для приема клиентов. Для этого потребовалось несколько элементарных мероприятий. Подвинуть диван к стенке, купить ковер, убрать этот странный подсвечник, за который так цеплялась Катей (спасибо, есть чулан), передвинуть мой письменный стол, подобрать солидный костюм, надраить кафель и объяснить Глоину Мак-Коугху, что ему отныне запрещено разгуливать по дому в пижаме цвета зеленых яблок до самого полудня.
На следующее утро я уже был готов принять своего первого клиента.
Сидя за письменным столом, надев рубашку с откидным воротничком, галстук с большим узлом и брюки, которые были наиболее мне к лицу, я приладил монокль и три раза прочистил горло. Передо мной лежала открытая большая тетрадь в кожаном переплете. Я проверил прическу. Все прекрасно.
— Приглашай, Пруди.
Дверь открылась, и в нее вошла моя первая пациентка, человек.
Я собрался было кое-что возразить, но она не дала мне опомниться.
— Должна вас предупредить, что я такая же пациентка, как и все остальные, — поспешила сообщить она. — Вот ваши двадцать ливров.
И бросила мне на стол две смятые банкноты.
— Скандально высокие цены, — просвистела женщина. — Поздравлений не будет.
— Но…
— Куда можно сесть?
Я кивнул в сторону дивана.
— Вы не делаете своим пациентам никаких подсказок, — резко заметила она. — И только сегодня начали свою деятельность. Вы, что, принимаете меня за идиотку?
Я отрицательно помотал головой.
— Хорошо, — сказала женщина и разгладила полы своего измятого платья. — Я пришла, чтобы поговорить.
— Да?
— Мы будем говорить о печали матери молодого человека.
— Что…
— Очевидно, эта та тема, которую вам будет трудно понять. Мать, испытывающая привязанность к своему единственному сыну. Можете ли вы себе представить более жестокие мучения?
— На самом деле…
— Я много об этом думаю. Знаете ли вы, сколько времени мой единственный сын уже не навещал меня?
— Т… три месяца?
— Четыре месяца, две недели и пять дней, — заявила она тоном, не требующим ответа. — За это время я могла десять раз умереть, и он бы об этом даже не узнал. К тому же я не уверена, что он вообще обо мне заботится. Вы говорите — цветы?
— Но я не…
— Надеюсь, вы шутите. Он никогда не посылал мне цветов. Ни единого раза, за все пять лет с того момента, как уехал от меня. Письмо, открытка, просто сообщение, в котором бы говорилось, что он обо мне думает? Вы только послушайте.
— Мама, я вас прошу…
— Мама? Я не ослышалась: «мама»? Но тот, кто говорит «мама», должен быть «сыном», не так ли?