. Ее голос не раз обрывался, так рвется нитка на туго натянутой ткани — непослушной ткани ее воспоминаний.
— А Томас? — спросил мистер Уоллис. — Расскажите нам о малыше Томасе.
Ада вцепилась в перила, собираясь с духом.
— Он родился мертвым или живым?
Ада редко плакала, но сейчас слезы подступили к глазам, она чувствовала, что стоит ей сказать хоть слово о сыне — и слезы хлынут ручьями. Она никогда не говорила о Томасе, даже не произносила его имени вслух до самого последнего времени, когда ей пришлось рассказать мистеру Уоллису о Томасе и обо всем, обо всем, что случилось в ее войну, в войну молодой женщины, столь непохожую на войну ее матери, — ты понятия не имеешь, через что мы прошли. Непохожую на солдатскую войну, где были герои, и калеки, и упомянутые в рапортах за похвальные действия в боевой обстановке. Ее войны словно никогда и не было. Никто не хотел о ней слышать. Никого это не интересовало.
— Я не знаю. — Ада постаралась не дать волю слезам.
— Не знаете?
Ада посмотрела на присяжных. Не сочувствие ли мелькает в их глазах? Ты могла бы быть моей дочерью. Обычной девушкой, пережившей трагедию.
— Вы когда-нибудь жили со смертью? — произнесла Ада. — Не с обычной смертью в обычное время. Но с той, что ходит за тобой по пятам каждый день, каждый час. Жить и заниматься трупами, испускающими газы, наблюдать, как сморщивается и вянет их кожа, обмывать плоть и чувствовать, что она разваливается у тебя под руками. Они слушали, сомнений не было. То, что она говорила, поднималось откуда-то из самых потаенных глубин.
— Мне было двадцать лет. Дитя. Я не могла голосовать или выйти замуж. Но я могла оказаться узницей, спать среди смертной вони и видеть во сне гниение и распад. — Она помолчала немного. — Вы когда-нибудь были там? В долине смертной тени? Не у могилы, стоя на земле, в безопасности, рядом со священником в торжественном одеянии?
Один из присяжных кивнул, когда она произнесла строчку из псалма, и пристально посмотрел на нее. Она поймала его взгляд. Затем глянула на мужчину, сидевшего слева, и обратилась к нему тоже напрямую:
— Смерть была внутри и вокруг меня. Я жила и дышала ею, таскала за собой, как мясник мешок с костями. Смерть была во мне. — Ада не отводила глаз от присяжных. — Во мне. Я носила смерть внутри себя. И я родила на фабрике смерти.
Она плакала. Носовой платок она не захватила с собой и утерла нос тыльной стороной ладони.
— Но я хотела родить, потому что это — жизнь. Хотела надеяться, жить. В том аду я хотела произвести на свет новую жизнь, живой комок тканей и волокон, крови и любви. Вы когда-нибудь нуждались в чем-то таком?