фройляйн. Так, словно она была проходимкой, выскочкой из низов. Но кто она такая, не говорили. И уж тем более о том, что она любовница Гитлера.
— Неужели? — изобразил удивление Харрис-Джонс. — Любовница Гитлера. Женщина, на которой он женился в ночь перед тем, как они оба покончили с собой. И никто не сплетничал?
У Ады стучало в висках. Ева Браун благодарила ее, отпускала ей комплименты, Ада таяла, и все это время она была любовницей Гитлера. Ада же ничегошеньки не знала.
— Вы узнаёте платье на фотографии, мисс Воан?
Ада хорошо помнила это платье, каждую вытачку, каждый стежок, яркое украшение на корсаже. Ее подмывало соврать. Нет. Никогда его не видела. Но Харрис-Джонс не стал бы соваться с этой фотографией наобум. И держался он уверенно. Что бы вы ни совершили, убеждал Аду мистер Уоллис, не лгите.
— Да, — ответила Ада.
— Вы сшили его, так?
Ада кивнула.
— Отвечайте.
— Да.
— Придумали фасон, скроили, прострочили. Одежда, сшитая на заказ. Показали Еве Браун, как его носить, где прикрепить розочку. В этом платье Ева Браун выходила замуж за Адольфа Гитлера. И в том же платье, только без розочки, она умерла вместе с Гитлером.
Кто-то из присяжных кашлянул. Старшина то скрещивал, то выпрямлял ноги, возил подошвами по полу.
— Каково это, мисс Воан, быть портнихой Евы Браун? Сшить ей подвенечное платье и саван?
Ада молчала. Откуда ей было знать?
— Ева Браун, — продолжил Харрис-Джонс, — любовница самого могущественного человека в Европе, если не во всем мире. И определенно самого чудовищного. Вы по-прежнему гордитесь своей работой?
При чем здесь ее работа?
— Таков был ваш вклад в нашу победу?
Он все переиначивает по-своему. Ада ничего плохого не делала.
— Или же это был вклад в победу врага?
— Я только пыталась остаться в живых, — сказала Ала. — И меня не спрашивали, меня вынуждали.
— Вы просто выполняли приказы, так, мисс Воан?
— Нет. — Ада прижала ладони к вискам. — Нет. Вы передергиваете. Все было не так.
— Вы сотрудничали с врагом, мисс Воан.
— Нет! — закричала Ада. Она и не подозревала, что способна издать звук такой силы. — Я была узницей. В их полной власти. По своей воле я на них работать не стала бы. — Она обратилась к присяжным, сверлившим ее стальными глазами: — Вы должны поверить мне. Факты не расскажут вам правды, не расскажут, что и как происходило. Вы не были на моем месте и не знаете, как там все было.
Старшина с медалями кивал. Может, он понимает?
— Война, — продолжила Ада, — все запутывает. Это чаща, и мы в ней плутаем. На войне мы каждый день что-то делаем, чтобы дожить до следующего дня. На войне у нас нет будущего. Нацисты всегда были моими врагами. Но мне пришлось с ними жить. Разве это сотрудничество? Сопротивляйся я, сестру Бригитту расстреляли бы. Смогла бы я с этим жить? Было бы это более нравственно?