— Куда мы едем?
— В Бельгию.
— В Бельгию?
— Бельгия нейтральна.
Значит, она верно догадалась: его приняли за немца. Ей хотелось посочувствовать ему. В темноте она не видела его лица, но была уверена, что губы Станисласа крепко сжаты и он не желает обсуждать с ней случившееся. Он — сильный человек.
— Где ты взял машину?
— Одолжил.
И вдруг она вспомнила:
— Образцы! Мои образцы, я забыла их. Давай вернемся.
— Даже не мечтай.
— Ну пожалуйста, Станислас.
Он рассмеялся, злое насмешливое «ха-ха». Таким она его еще не видела.
Других машин на дороге не было, и они мчались по Парижу на всех парах, темные улицы и пригороды мелькали за окном. Наверное, они смогут вернуться сюда, но попозже, когда нынешний кошмар развеется без следа. Мадам Бретон сбережет образцы для Ады. Ведь консьержки всегда так поступают.
— Ты знаешь, как ехать? — спросила Ада.
— Кто я, по-твоему?
— И сколько времени это займет?
— Часов пять или шесть примерно.
Шесть часов — это долго. Станислас не сбавлял скорости.
— Они нас не догонят?
— Ты о ком?
— О тех, что взъелись на тебя.
Он промолчал, у Ады тоже отпала охота разговаривать. Она закрыла глаза, словно обессилев. Желудок у нее горел, в голове роилось множество вопросов, но урчание мотора и мерная тряска укачивали. Что-то произошло, что-то серьезное. А вдруг эти люди их догонят? Тогда и ей перепадет.
Должно быть, она заснула, потому что, когда Ада снова открыла глаза, мягкий серый свет пробивался сквозь ветви высоких деревьев и прозрачными пятнами ложился на дорогу.
— Рад, что тебе удалось поспать, — съязвил Станислас.
Ада потянулась, сжала и разжала ладони. Дорога стрелой уходила за горизонт, по обе стороны сельские угодья.
— Где мы?
— В Пикардии. Вроде бы.
Отец Ады часто пел «Розы цветут в Пикардии…», одну из своих самых любимых песен. Эту и еще «Типпирери». Услышать бы сейчас отцовское пение, с тоской, острой, как лезвие ножа, подумала Ада. В голове зазвучал его голос, тихий, нежный, и она начала подпевать ему, и до чего же печален был их дуэт: «…под серебристой росой. Розы прекрасны в Пикардии, но им не сравниться с тобой».
Станислас развернулся к ней лицом:
— Откуда это?
— Песня военных лет, — ответила Ада. — Солдаты пели ее в окопах. Наверняка у вас, немцев, были похожие песни.
Он сжал руль так, что костяшки побелели, мускулы на лице напряглись:
— Я не немец.
— Знаю. — Ада была сердита, измучена. Конечно, она сморозила глупость. Но и ему не следовало бы так грубо с ней разговаривать. Она ему не враг. — Думаешь, здесь опять будут воевать?
— Заткнись.
Ада вжалась в спинку сиденья и уставилась в окно, слезы щипали ей глаза. Она понятия не имела, где они находятся, по пути им не встретилось ни одного указателя. Они проехали мимо военного отряда — форма цвета хаки, каски и ружья наперевес.