До чего же медленно ползет стрелка по циферблату. Может, у них в Ленинграде особое, замороженное время? Должны приехать в одиннадцать тридцать. А вдруг опоздают? Сиди в этом леднике, как скоропортящийся продукт.
Полуторка въехала ровно в одиннадцать тридцать. В кузове сидели два мрачных грузчика в ватниках. Из кабины вылез человек, совершенно не вяжущийся обликом с блокадным городом. Был он высок, в круглой бобровой шапке, в тяжелом пальто, с таким же шалевым воротником, в руке тяжелая трость с серебряным набалдашником.
— Вот это да, — удивленно сказал Никитин, — смотри, Игорь, прямо артист.
Человек вышел, огляделся, постучал тростью в окно. За стеклом появилось кивающее лицо Суморова.
Человек махнул тростью, и полуторка подъехала к сараю.
— Ну, — свистящим шепотом произнес Никитин, — держитесь, гады!
Барского обличия мужчина подошел к сараю, достал ключ, открыл замок.
— Давай, — скомандовал он грузчикам.
Никитин заранее выбрал себе покрепче, мордастого, краснорожего.
Грузчики вступили в полумрак сарая.
— Руки, — тихо, не повышая голоса, сказал Муравьев, — быстренько.
Он повел стволом пистолета.
Один из грузчиков послушно поднял руки, мордастый напрягся для прыжка и выдернул из-за голенища финку.
Всю ненависть к этому откормленному ворью, жиреющему на чужом горе, вложил Никитин в удар. Мордастый сделал горлом икающий звук и покатился по полу, выплевывая зубы и кровь, финка воткнулась в доски и задрожала, как камертон. Оперативники навалились на него, щелкнули наручники. Человек в бобрах, услышав шум в сарае, побежал к машине, тяжело, по-стариковски выбрасывая ноги в лакированных ботинках с гетрами. У кабины его ждали Трефилов и Данилов.
— Нехорошо, Шаримевский, — Трефилов поднял пистолет, — вы же мошенник, а связались с бандитами.
— Ах, гражданин начальник, — Шаримевский никак не мог отдышаться, — какие бандиты? Бог с вами. Торгую продуктами.
— Мы к вас сейчас в гости на Лиговку поедем, правда, незванный гость...
— Вы всегда приятный гость, гражданин начальник.
— Ну, коли так, поехали.
Две комнаты в квартире Шаримевского были заставлены картинами, дорогими вазами, даже две одинаковые фигуры Вольтера словно стражники стояли по обеим сторонам дверей.
— Вы, Михаил Михайлович, — устало спросил Трефилов, — деньги, оружие и ценности сами сдадите?
— Зачтется?
— Как всегда.
— Оружия не держу, а деньги и камушки в печке-голландке. Вы это в протоколе отметьте.
— Обязательно. Мы пока протокол обыска писать будем, а вы с товарищем из Москвы побеседуйте. Специально из столицы ехал на вас посмотреть.