— В январе.
— У него твердая связь с бандой?
— Он наводит.
— Адрес?
— Московский. Остоженка, 6, квартира 25. Дача у него в Кратове, на Лучевой, дом 11. Телефон на даче И-1-17-21. Домашний Г-1-31-19. Все, — сказал Шаримевский, — все, мне больше добавить нечего.
— Сколько человек в банде?
— Этого не знаю.
— Место дислокации?
— Тоже не знаю.
— Откуда они взяли фургон и форму?
— Климов говорил, что остановили на дороге машину, а нужную форму снимали с убитых.
— Кем убитых?
— Ими, конечно.
Он произнес это настолько спокойно и устало, словно говорил о разбитой чашке или сломанном стуле.
— Вам нечего добавить?
— Нет.
— У тебя готово, Игорь?
— Да.
— Подпишите.
Шаримевский достал черепаховый футляр с бриллиантами на крышке, вынул очки в золотой оправе. Читал долго и внимательно. Потом взял карандаш и подписал.
— Все верно?
— Да.
— Пойдемте.
В комнатах сотрудники милиции упаковывали вещи.
— Не жалко добра, папаша? — весело спросил Никитин. — Наживал, копил, и все прахом.
— Вещи — тлен, — назидательно ответил Шаримевский, — главное — душа, она вечна.
— Вот ты, папаша, о ней и подумай, у тебя время будет.
— Прекратить, Никитин, — оборвал лейтенанта Данилов.
Вечером он стоял у Невы. Глядел на темное полотно льда, на морды сфинксов, истертые веками, на гранит набережной и думал о высоте человеческого мужества. Он мало пробыл в Ленинграде, совсем мало, но того, что увидел он, вполне могло хватить на целую жизнь.
— Разрешите прикурить, товарищ подполковник, — рядом с ним стоял молодой морячок в бескозырке, винтовка за плечами, пулеметные ленты крест-накрест через грудь.
И у Данилова защемило сердце. Из далекого восемнадцатого пришел к нему этот парнишка со светлой челкой.
Значит, продолжается подвиг, а следовательно, продолжается жизнь.
Они уезжали с Даниловым поездом. Никитин повез Шаримевского в Москву на самолете. Начальник Ленинградской милиции договорился с военными, и они взяли арестованного с конвоиром на проходящий борт. Сквозь разбитый вокзальный купол просвечивали звезды, особенно яркие в полной темноте. Муравьеву казалось, что они медленно опускаются на город, как ракеты на парашютах, и что это не вокзальный купол, а залатанное небо над его головой. Он мысленно представил себе обратную дорогу, Волховстрой, потом Ярославль, потом Москва, и позавидовал Никитину, который завтра уже будет дома.
Они попрощались с Трефиловым, сели в душно натопленный вагон, и поезд тронулся. Игорь отодвинул маскировочную штору. За окном лежала темная земля, только звезд на небе стало больше, и они постепенно отдалялись от него. Протяжно и грустно прокричал паровоз. Он увозил их в темноту ночи, в неизвестность. Новый день, к которому они так спешили, мог стать последним в его жизни и в жизни Данилова.