Очень хотелось боя. Поединка. Один на один. С сильным врагом. Чтобы пропускать чужую сталь в вершке от лица. Чтоб клинок, развалив пополам щит, будто живой зверь – клыком, с визгом вспарывал чужое железо…
* * *
… – Куда глядишь, пенек! Тебя зачем тут поставили? – вывел Бряка из задумчивости рев десятника.
Бряк, дотоле с интересом наблюдавший, как делят территорию два деревенских петуха, обернулся и обнаружил, что в общинную избу, занятую княжьими людьми, нацелился войти какой-то деревенский олух.
Бряк схватился за копье, намереваясь огреть дурня древком по спине. От души огреть, потому что из-за какого-то тупого смерда ему теперь точно нагорит от старшего.
Но старший опередил.
– Эй, ты! Стой! – рявкнул десятник, хватая наглеца за грязный дерюжный плащ. Толстый, большой, как медведь, смерд развернулся… И плащ остался у десятника в руке. А смерд распрямился, оказавшись на голову выше рослого Бряка. Распрямился, и десятник захрипел, насаженный на клинок.
Бряк, оцепенев, глядел, как убийца четким движением, с поворотом, выдергивает меч из груди десятника. Бряк даже успел удивиться невероятной силище врага… Которая еще раз проявилась, когда, откинув кожаную завесу, из избы выскочил Глыбко. Глыбко, гридень опытный и глазастый, успел кое-что. Немного. Вскинуть щит, сунуть ворога копьем…
От копья воин-медведь увернулся, а щит развалил с грохотом страшным ударом меча. И щит, и рожу Глыбки, наискось, через глаз и нос. Глыбко смешно, как младенец, заквохтал, забулькал, пуская пузыри, а ворог повернулся к Бряку, который так и стоял столбом, забыв, что у него в руке копье.
От взгляда воина-медведя, совсем не яростного, а спокойного, оценивающего, звериного, у Бряка враз ослабели руки-ноги. Он выронил копье, просипел:
– Не надо! Я…
Удара он не заметил. И боли тоже не почувствовал. Просто увидел, как защита из вареной бычьей кожи лопнула на животе, а из щели сначала широко хлынула кровь, а потом полезли кишки. Бряк не сразу сообразил, что это его кишки. Он поднял взгляд на чужака, но увидел уже не страшные глаза чужака, а его облитую кольчугой спину, исчезающую в дверном проеме.
– Зачем? – прошептал Бряк, и тут ему повезло по-настоящему, потому что сознание затуманилось, и дружинник сомлел. И умер, так и не ощутив боли от взрезанного нутра.
Не соврали те, кто толковал о «сварожьем сыне божьей стати». Такого здоровяка Илья еще не видел. Даже Богуслав был бы ему едва повыше плеча. И сложен оказался хозяин горы по-богатырски. Впору задуматься, как такого земля носит (сразу вспомнился великан из сна), но – несла. Шагал по ней великан уверенно. Косолапил чуток, по-медвежьи и ступал не упруго, а тяжело, плотно. Надо думать, от того, что к собственному немалому весу хозяина горы прибавлялся вес трех кулей: на спине и по одному – на просторных плечах.