Запрокинул голову, разглядывая пришельца. Он бодрился, как мог, и Эдгар это понимал: людям нелегко сохранять присутствие духа рядом с ним. Если бы он не сутулился, то задевал бы иногда макушкой небесный хрустальный свод. Эдгар иногда думал, что гром — результат его неосторожного поведения на земле, и действительно, макушка ныла во время громовых раскатов.
Голова странной формы: что-то смущало в ней помимо отсутствия растительности, но что, так сразу не поймёшь: глазницы, похожие на ловчьи ямы, в которые попалось по маленькому, блеклому, похожему на каплю росы, глазу. Рот с очень тонкими губами, зато нос такой, будто им можно добывать золото. На висках и возле ушей, там, где кожа истончалась до толщины барабанной перепонки, будто покрывшиеся льдом реки, виднелись чернильно-синие прожилки.
— Кому нужна моя помощь? — повторил Эдгар ровно с той же интонацией.
Мужчина моргнул раз, другой, перевёл взгляд на дорожную сумку, которую Эдгар сжимал в руке. Грубая коричневая кожа походила на полупереваренный кусок мяса.
Его впустили. Внутри оказалось ещё теснее, чем снаружи. Стены облизывали плечи цирюльника, будто влажная мочалка. Под потолком сушилась морковь, лук и ещё какие-то коренья, которые он задевал головой. Эдгар обонял сотню разных запахов. Он никогда не бывал дважды в одном доме, и каждое новое помещение казалось чем-то едва ли принадлежащим этому миру. Его удивляло, что мир, такой монолитный и большой, может дробиться на множество стекляшек, будто витражи храмов в городах. Сквозь каждое стекло мир кажется другим, со своим, особым очарованием.
Выглянула и тут же спряталась в кухне миниатюрная женщина с головой, похожей на луковицу. Шныряли дети: они старались держаться от гостя подальше, но Эдгар, по крайней мере, постоянно их видел.
Больной занимал лавку у самого очага, накрытый сразу двумя одеялами из козьей шерсти. Эдгар сразу окрестил его про себя «стариком-рыбой», практически своим собратом: кожа на лбу белесая и склизкая, как брюхо у карпа. В руках у хозяина появился подсвечник с единственной свечой, который он поставил на стул перед лежанкой больного. Сумрак она почти не разгоняла: пышная кудрявая борода врастала в этот сумрак, так, что больной будто бы висел посреди гигантской паутины. Эдгар знал, что это плохой знак. Стоял тяжёлый дух гниения и немытого тела.
— Как приключилось ненастье? — спросил Эдгар, опускаясь перед стариком на колени.
— Ненастье? — переспросил, нервничая, хозяин.
— Несчастье.
Старик в забытьи: под полуприкрытыми веками белые, как комки снега, глаза, в бороде похожие на обрезки шкур губы. Грудь поднималась тяжело, будто крыша опиралась не на стены, а на неё, и даже, как будто бы, со скрипом. Одеяла Эдгар сбросил на пол: эти глупцы, никак, хотели, чтобы старика пожрал изнутри огонь. Всеми земными гадами можно поклясться, что у него изо рта пышет, будто там дыра прямиком в ад.