Шабанзаде не думал, о чем будет говорить: знал только, что в таком месте невозможно кривить душой, что-то недоговаривать. Тут никого не обманешь, тем более самого себя.
— Я хочу быть абсолютно искренним с вами. Вот уже несколько дней я приглядываюсь к вам. И никак не могу понять, откуда в вас это неверие в людей, как же жить, не веря? Тем более партийцу, большевику. Я понимаю, теперь, когда вы знаете о моем родстве с Гамло — жена мне все рассказала, — мои слова звучат не очень убедительно. Я также понимаю, насколько двусмысленно в нынешней ситуации такое родство. Но когда мы поженились, Советская власть только устанавливалась...
На мгновение Шабанзаде закрыл глаза, и пред ним предстало лицо Абасгулубека. «Не оправдывайся, Шабанзаде, оправдываясь, ты предаешь нас», — говорил его взгляд:
Шабанзаде резко качнул головой, чтобы избавиться от этого наваждения.
— Вы должны развестись с женой. Она из вражеского стана. И детям привьет враждебную нам идеологию.
— Нет, Талыбов, — с расстановкой сказал Шабанзаде, — я не разведусь с ней. Кровь — это еще не идеология. В наше время сын идет против отца, брат — против брата. Убеждения у моей жены верные. Я сам могу у нее многому научиться.
— Так мы ни к чему не придем.
Шабанзаде увидел на скале рисунок охотника, готовящегося метнуть копье. Острие копья было нацелено на Талыбова. Недавний порыв искренности уступил место в его душе страстному желанию отплатить Талыбову за его клевету на Абасгулубека и Халила, за свой недавний испуг и минутное малодушие...
— Я доложу об этом в Центральный Комитет, — резко проговорил он. — Пусть наказывают, как сочтут нужным. Я готов отвечать не только перед Центральным Комитетом, но и перед каждым членом партии в отдельности.
«Он говорил правду, искренне... Все поверит ему, а мне?..»
— Честно говоря, товарищ Шабанзаде, я виноват не меньше, чем вы. Теперь ясно, что я ошибался. Но я не лгал: я не видел, как их убили. Если бы видел трупы — другое дело. Я был слишком потрясен, потерял голову. — Талыбов говорил и с удивлением сознавал, что его неожиданное признание не принесло страха перед будущим иль опустошенности, а наоборот, удовлетворение и необъяснимое спокойствие.
— Талыбов, ты виноват перед памятью наших двух погибших товарищей-коммунистов. По заданию партии они пошли на смерть, а ты... — Шабанзаде не почувствовал перемены, происшедшей внезапно в душе Талыбова, и продолжал говорить резко, в такт своим словам рассекая рукой воздух.
— Когда я могу уехать?
— Это решим позже. Завтра отряд выступает.
— Я хотел бы, если бы мне позволили, отправиться с ними.