Мыши пришли в дом, и очень я с ними мучаюсь. Они пахнут. Жаловался, а мне говорят: «А вы мойте». Я говорю: «Да я мою каждый день». А они: «Да вы мышей мойте». По ночам спать не могу совсем, кругом бег, писк, ужасно противный, сдавленный такой. Хочу что-то сделать – мышеловку, или клей, или отраву. Не могу решиться: все думаю, что менее мучительно – отрава в крови, тошнота или перешибленный хребет. Но что сделаешь, иногда убивать приходится, вы там просто не представляете. Взял у Гали кошку – мне кажется, у них с мышами какой-то договор, они бегают прямо при свете повсюду, а кошка лежит, прикрыв глаза, и только улыбается.
На реке стал подвозить местных – кому вдоль реки на острова, есть Змеиный, есть Кроличий – а кому на ту сторону в Несказань. Лодка у меня на всей реке самая большая, а притом быстрая, ловкая.
Вот еще что странно: узнал сегодня, что все, кого я на своей лодке подвозил, в течение недели умерли».
«Катечка, вот и морозы. Видел мышь, она выглядывала из-за «Тайной вечери» Леонардо, что висит тут в красном углу, – мышь высунула нос и нюхала меня долго, чем я пахну, какой от меня воздух – а нос ее был розовый, и усики. Потом бежала по стене, как ящерица, растопырив пальцы, и ушла в стену, за штукатурку в трещины, еще был виден хвост. Очень хочется потрогать их за хвостики – такие они гладкие. С тех пор как я полюбил мышей – они мне перестали докучать, куда-то ушли, иногда только приходят – и кажется, что-то приносят, может быть, я сам мышь, потому что вижу и стены, и дранку, и фундамент дома, и корни под ним, и землю, и песок, и камни, и все куда-то вглубь.
Спрашиваешь, когда я вернусь. Похоже, останусь на зиму. Все меня уже узнают, привыкли, говорят – «Это Гали Дургановой нежилец».
В палисаднике по вечерам стала кричать сова. У этой совы голос как у тебя. Ты, Катечка, только не приезжай сама, пожалуйста, не приезжайте, ладно?»
Александр Шуйский
После всего
Я проснулся позже всех и у меня волосы как перья – светлые, мягкие и торчком, поэтому меня зовут Серая Сова. Я сказал, что это не очень-то имя, но Зои сказала, что был такой индеец, книжки писал. Она говорит – хорошие.
Настоящего своего имени я не помню. У нас не все помнят. Зои – помнит, бабушка Агата – помнит. Что Рона зовут Рон – знала Зои, а потом он и сам вспомнил, Рональд, вот как. А меня, Молчуна и Ежика назвала Зои. Ежику семь, но две трети своей жизни она провела в больнице, после последней химии у нее едва-едва отросли волосы, они и правда торчат, как очень мягкие колючки. Ежик почти не говорит и все время прячется за бабушку Агату. А Молчун пришел на второй день откуда-то снизу и первые сутки вообще не сказал никому ни слова, только смотрел на все совершенно круглыми глазами. Это мне Зои потом рассказала.