– Да? – отвечает он. – О чем ты хочешь поговорить?
Я мнусь.
– Пожалуй, о чем угодно. Ну, о вас, например.
– Обо мне? – Он все улыбается. – Ну, обо мне, собственно, почти ничего и не скажешь. Обычный парень, как все.
Я влетаю лбом в эту фальшь, даже стилистическую фальшь – «парень»? Обычные парни Командорами не становятся.
– Вы же, наверное, что-то умеете, – говорю я. Я знаю, что подталкиваю его, подлизываюсь, выманиваю его наружу, и мне противно от себя – это, прямо скажем, тошнотворно. Но мы фехтуем. Либо он говорит, либо я. Я знаю, чувствую, как речь вздымается во мне, я так давно ни с кем по-человечески не говорила. Сегодняшние обрывки шепота с Гленовой едва ли считаются; однако они раздразнили меня, они были вступлением. Какое наслаждение – говорить, даже вот так; теперь я хочу еще.
А заговорив, я скажу что-нибудь не то, я что-нибудь выдам. Вот она подступает – измена себе. Не хочу, чтобы он много знал.
– Ну, начать с того, что я был рыночным аналитиком, – неуверенно говорит он. – А потом, можно сказать, отделился.
Я знаю, что он Командор, соображаю я, но не знаю, Командор чего. Что он контролирует, какова его сфера деятельности, как прежде выражались? Отдельных титулов у них нет.
– А, – говорю я, стараясь имитировать понимание.
– Можно считать, что я своего рода ученый, – говорит он. – В определенных рамках, естественно.
После этого он некоторое время не говорит ничего, и я тоже ничего не говорю. Мы друг друга пережидаем. Я ломаюсь первой.
– Э, может, вы могли бы мне объяснить – я вот давно думаю.
Он оживляется.
– Что же?
Я на всех парусах приближаюсь к опасности, но не могу остановиться.
– Я откуда-то помню одну фразу. – Лучше не говорить откуда. – По-моему, латинскую, но, я думала, может… – Я знаю, у него есть латинский словарь. У него разные словари – на верхней полке слева от камина.
– Скажи, – отвечает он. Отстраненно, однако настороже – или фантазия разыгралась?
– Nolite te bastardes carborundorum, – говорю я.
– Как?
Я неверно произнесла. Я не знаю, как правильно.
– Я могу записать, – говорю я. – Показать, как пишется.
От этой новаторской идеи он теряется. Вероятно, забыл, что я умею писать. В этой комнате я ни разу не держала ни карандаша, ни ручки – даже чтобы счет суммировать. Женщины складывать не умеют, однажды шутливо сказал он. Я спросила, как так, и он ответил: для них один, один, один и один не дают четырех.
А сколько? спросила я, ожидая услышать «пять» или «три».
Просто один, один, один и один, ответил он. Но теперь он отвечает:
– Хорошо, – и через стол сует мне самописку, едва ли не дерзко, будто его взяли на «слабо». Я оглядываюсь, ищу, на чем записать, и он дает мне настольный отрывной блокнот: наверху страницы – улыбающаяся рожица. Такие до сих пор выпускают.