«Гимназист» больше не пытался высвободиться, только время от времени вздрагивал, будто от электрического тока, хотя вздрагивать ему было вроде бы нечего — Фандорин надавил несильно, минут на десять полного покоя.
Несколько раз со свирепым шипением в снег входили пули — совсем близко. Эраст Петрович колотил по неподатливой фанере все яростней и даже пробовал подпрыгнуть, насколько это было возможно в лежачем положении, да еще с грузом. Нет, яма раскрываться не желала. То ли фанера задубела за ночь, то ли еще что.
А пальба между тем стала редеть и вскоре стихла совсем.
На аллее раздались голоса:
— Этот готов. Чистое решето.
— Этот тоже. Ишь рожу-то разворотило, не опознаешь.
Вылезать из сугроба было бы неблагоразумно — сразу всадят десяток пуль, поэтому Эраст Петрович, не вставая, крикнул:
— Господа, я Фандорин, не стреляйте!
И лишь потом, стянув с себя мирно покоящегося Снегиря, поднялся, вероятно, похожий на снежную бабу.
Сквер был полон людей в штатском. Их было, пожалуй, не меньше полусотни, а за оградой виднелись еще.
— Все вчистую, ваше высокородие, — сказал один из «летучих», седоусый, но моложавый. — Некого арестовывать.
— Один все-таки живой, — ответил Эраст Петрович, отряхиваясь. — П-примите-ка его и уложите на скамью.
Агенты взяли было «гимназиста» на руки, но сразу же положили обратно.
— Как же, живой, — пробормотал седоусый. — Дырок с десяток будет.
И верно: лицо мальчика, хоть еще и не сбросило румянца, было явно и недвусмысленно мертвым. Снег на шинели в нескольких местах покраснел от крови, а во лбу, чуть пониже линии волос, чернело отверстие. Теперь стало понятно, отчего беднягу так дергало.
Эраст Петрович растерянно смотрел на безжизненное тело, заслонившее его от пуль, и потому не заметил, как сзади налетел Пожарский.
— Живы? Слава Богу! — закричал он, сзади обхватив Фандорина за плечи. — Я уж не чаял! Ну скажите Бога ради, что вас в левый сугроб-то понесло! Я ведь сто раз повторил: в правый прыгайте, в правый! Это просто чудо, что вас не задело!
— Так вот он, правый! — возмущенно воскликнул статский советник, разом вспомнив о своих тщетных прыжках в лежачем положении. — Я в него и п-прыгнул!
Князь захлопал глазами, посмотрел на Фандорина, на скамейку, на сугроб, потом снова на Фандорина и неуверенно хихикнул.
— Ну да, естественно. Я ведь на скамейку не садился, я на нее отсюда смотрел. Вот я, вот сугроб, справа от скамейки. А если сидеть, то он, разумеется, слева… Ой, не могу! Два мудреца… Два стратега…
И полицейского вице-директора согнуло пополам в пароксизме удушающего, неудержимого хохота, отчасти, несомненно, объясняемого спадом нервного напряжения.