— Тебя не было ужасно долго, — сказала она. Слова должны были прозвучать как обвинение, но каким-то образом приобрели оттенок мягкого упрека.
— Мне пришлось уладить некоторые дела, например, оплатить комнату.
— Я надеюсь, что ты все-таки успел отыскать для меня хоть какую-то одежду.
— Да.
Она удивленно посмотрела на него.
— Неужели?
— Твое свадебное платье просто потрясающее, Маргарита, но мне уже хочется сменить декорации. — Он подвинулся, лаская ее лодыжку и икру.
— Брэм, нет, — тихо запротестовала она.
— Я надеялся, что за вечер ты, наконец, решишь…
— Но…
— Я прислал к тебе в комнату ужин, заказал тебе ванну, ты не можешь меня обвинить в пренебрежении к тебе.
— Но мы совсем не знаем друг друга.
Он уже ласкал ее под коленом.
— Нет, мы знаем, — он ничего не желал слушать. Мы знаем друг друга лучше, чем большинство молодоженов.
— Но мы не молодожены.
— Это не значит, что мы не можем в них играть. Однажды я увидел своего отца, бегавшего за мамой по саду. Они смеялись и целовались. Не важно, что они были женаты уже двадцать лет и у них было три сына. И я поклялся тогда, что у меня будет такая же семья, — он помолчал, а затем продолжил, внезапно ледяным тоном: — Я думал, что сделал правильный выбор. Теперь я понимаю, что буду вынужден сам взять нечто лучшее из того, что мне было дано.
— Неужели ты ждешь, что после подобных заявлений я паду к твоим ногам, сгорая от страсти?
— Я ничего не жду, — сказал он, подбираясь к ее бедру. — Я научился принимать все таким, какое есть.
Одним движением он оказался рядом с ней, скинув одеяло на пол. На Маргарите были лишь панталончики, нижняя юбка и корсет.
— Довольно изобретательно, но совершенно бесполезно, — заметил Брэм.
Она обхватила себя руками.
— Я ничего не сниму.
— Отлично. Если ты помнишь, я мог пробраться сквозь большее количество тряпок, чем сейчас, — он поцеловал ее в плечо, затем в шею. — Ты помнишь первый раз, когда ты дрожала в моих объятиях, но твоя кожа была обжигающей. Мы сидели в беседке. Стемнело. На тебе было белое платье с огромным количеством сборок из тафты — не самый лучший наряд, если принять во внимание шум, который он издавал при каждом движении, — его голос стал гуще, он немного охрип. — Ты теперь не носишь тафту.
Ее глаза потемнели от грусти.
— Этого шума никто не слышал, кроме тебя.
Брэм обнял ее, целуя, его язык проникал в глубину ее рта.
Маргарита попыталась сопротивляться, упираясь ему в грудь кулаками, но он не отодвинулся. Он ждал этого годы. Жизнь. Он хотел погрузиться в нее, вкусить ее сладость, раствориться в ее вздохе, почувствовав ее обжигающие прикосновения. Он хотел, чтобы тяжелые воспоминания о войне растворились и дух юности вновь пропитал его. Он желал эту женщину.