Над необъятными просторами, покатилось раскатистое эхо.
Но оно почему-то не затихло, а, все усиливаясь, вернулось назад, превратившись во вселенский рев, который заполнил все вокруг без остатка.
Солнечный свет на глазах померк, на вершину опустился клубящийся туман, из которого, материализовавшись, на меня апокалиптически уставились ГЛАЗА. Те, что я уже знал и видел.
Рев тут же стих, воцарилась мертвая тишина, а ОНИ придвинулись вплотную.
Внутренняя трепеща в священном ужасе, я, было, приготовился услышать ЕГО, но такого не последовало.
Гору тряхнуло, и я полетел вниз, вопя от ужаса и завинчиваясь в стопор.
Полет показался необычно долгим, как во сне, а затем гуру потряс удар, сознание померкло.
Когда оно прояснилось вновь, все было как в первый раз.
В той, прошлой жизни.
Мое тело, внешне целое (даже не оторвался рюкзак), лежало на спине раскинув руки у трещины с мамонтом и незряче пялилось вверх, остекленевшими глазами.
Душа же трепетала над ним, внутри что-то хлюпало и подвывало.
— Молчать! — пробубнил я. Там всхлипнуло и замолчало.
Потом, осваиваясь, я, чуть полетал вокруг, а затем воспарил вверх. На вершину.
Ее снежная шапка с противоположной от моего падения стороны исчезла, а на обнажившейся скальной площадке сидел и торжественно молился живой Хо. Посылая мне привет в новой жизни.
Кругом снова стояла вселенская тишина, небо было голубым и безоблачным.
Возвращаться к своим бренным останкам не хотелось, и я завис рядом с монахом. Как-никак живой человек. Все веселее.
Шерп между тем отбил завершающие поклоны, встал, вскинул на плечи рюкзак и стал спускаться вниз, по уже проторенной тропе, часть из которой сохранилась.
Я по воздуху грустно поплыл за ним, что было естественно много легче.
Ближе к вечеру Хо, бормоча мантры, добрался к нашей последней стоянке, осмотрелся и, увидев мое тело на снегу, издал возглас удивления.
Затем бросился к нему, надеясь отыскать искру жизни. Та, естественно, отсутствовала.
Несколько минут он посидел рядом, в глубоком раздумье, далее взял тело на руки и, кряхтя, внес в пещеру. Положил его перед древним животным, извлек из кармана два файера, укрепил в трещинах и поджог. Все озарилось ярким светом.
Далее, освободив труп от рюкзака и сняв свой, отодвинул их в сторону, взял ледоруб, попробовав ногтем жало, и в течение часа выдолбил во льду рядом с мамонтом, что-то вроде саркофага.
Потом, связав платком руки на груди, осторожно поместил туда останки (сверху на лицо Увааты упала первая капля) и погрузился в нирвану, что-то бормоча и вздыхая.
— Добрая душа, — незримо прослезился я, повиснув рядом.