— Э, погодь, парень! — остановил его Семен. — В руки не дам, так смотри.
— Дядь Семен, чё ты? Куда я дену, дай у огня рассмотрю.
— Не в том дело, Федор. Эта штучка столько мне несчастий принесла, боюсь, как бы на тебя не перекинулись, так смотри, если хошь, — сказал твердо, как отрезал, Семен.
— Так не видно ничего.
— Ладно, днем рассмотришь.
Семен убрал пластинку, не обращая никакого внимания на недовольную физиономию Федора.
— Слушай дальше. Так вот, закрыл я глаза Лексею и вышел на улицу, так на душе тягостно было. Сунул эту ладанку в карман и стою, цигарку сворачиваю, а табачок-то на снег сыпется. Руки дрожат. Тут Игнат подошел — чё да как? Сказал ему, что Лексей помер. Присели мы на завалинку, задумались, хоронить же надо. Где эта бабка запропастилась? Хоть у нее вызнать, как тут все устроить можно. Ждали-ждали, нету ее. Дело уж к вечеру. Решили к попу пойти. Только отошли, а тут к избе бабкиной розвальни подлетают, а в них мужики да конными еще человек пять. Мы за плетень и присели. Видим, дело неладно. Мужики по избе пометались, на улицу высыпали.
Слышим, командует один из них, криком орет:
— Сыскать и притащить мне их!
В ответ:
— Найдем, куды они денутся, некуды!
Мы прикинули — а ведь о нас это, больше не о ком — и закопались в сугроб, благо снега намело. Сидим в сугробе, слушаем.
— Прошлый раз не углядели, упустили! Не дай бог уйдут, шкуру со всех спущу! — крикнул из отъезжавших розвальней тот, кто командовал всеми.
Оставшиеся столпились у коновязи.
— Все слышали, двое — ты и ты — здеся будьте, если объявятся, хоть одного живым вяжите, Никифоров не простит, если маху дадим. Все дороги перекрыть!
Люди молча садились на коней, разъезжались.
— В заезжей их смотрели — нету, а мешки-то там. Куды они без жратвы?! Значит, вернутся… — услышали мы от удалявшихся верхами.
Дождались темноты, благо одежка таежная, сильно не померзли — и ходу от той избы. А куда идти? Заскочили к деду Карасю, рассказали все. Я тебе говорил, с давних пор с этим человеком в доверии мы были. Запер нас дед в избе и ушел. Только отогрелись и уснули, он вернулся. Разбудил. Хмурым было его настроение. От верного человека узнал он, в чем дело. Лексей в бреду горячечном, оказывается, про все дела наши попу исповедался, бабка Ваганиха все слышала и, дура баба, видно, языком по деревне разнесла. До женки Косых дошло, тот к Никифорову — смекнули, что к чему, ну и кинулись. Еще сказал, что попа, что у Лексея был, тоже у Никифорова видели опосля. С большой корзиной его к дому подвезли служки никифоровские пьяненького. Видно, не устоял батюшка, тоже язык развязал.