А Падди стоял, трясясь, и все бормотал:
— Проклятый, проклятый!
— Медведя, что ли, заметил? — воззрился я, хватаясь за ружье.
А надо вам заметить, джентльмены, что к этому времени наши запасы здорово-таки подобрались, и уже шла речь о том, что еще через пару-другую суток, если мы не увидим какой-нибудь дичины, надо будет взвалить остаток припасов па плечи и бросить сани, ибо нет никакого смысла тащить их. Так что в эти дни все мы с особым вниманием глядели на окрестности, стараясь выследить хоть какую-нибудь живность, хоть тощего волка, что ли. И естественно, что мои мысли были направлены в эту сторону. Но меня удивляло, что Падди, наш Падди, так струсил.
Вы, джентльмены, не знали его. Но, может быть, вам приходилось-таки кое-что о нем слышать: по совести, это был отчаянный парень. Он и на охоте лез в самую явную опасность, очертя голову, он и на всяческик рискованные предприятия шел первым. И, по правде сказать, когда, бывало, пробродив несколько месяцев по тундрам и дебрям, партия звероло вов добиралась до какого-нибудь поселка, фактории, форта, где можно было пображничать, Падди делался нестерпимым. Он был-таки забиякой и задирой, и беда — пойти с ним в кабачок: непременно затронет кого-нибудь, заведет драку. И уж тут лезет, словно слепой, один хоть против двадцати. Заревет, как бык, прижмет кулаки к груди, наклонит голову бараном, да как стрела эскимоса — в гущу неприятеля. И прокладывает себе дорогу среди них именно своей дубовой ирландской головой, покуда на него не навалятся и скрутят его арканами по ногам и рукам.
Через это самое я, собственно говоря, терпеть не мог кутить в компании с ирландцем: всякий кутеж с ним непременно заканчивался побоищем. А я хоть от перспективы подраться с кем-нибудь не падаю в обморок, но предпочитаю другие развлечения.
Словом, если кто вам скажет, что Падди был трусом, можете попросту плюнуть тому в глаза, потому что это было бы наглой ложью.
Но, говорю, в тот момент, о котором я рассказываю, с Падди что-то случилось непонятное: он дрожал всем телом, он не попадал зуб на зуб и явно прятался за меня.
Все это было столь необычайно для Падди, для «Отчаянного ирландца», как звали нашего приятеля, что поневоле и меня охватило жуткое чувство, словно ожидание чего-то ужасного.
— Что там такое? — забеспокоился и Макс.
А Падди стоит на месте, вытаращив глаза, да бормо-четь:
— Тим… Тим Фиц-Руперт…
Потом схватился за карабин и выстрелил. Но при свете выстрела я ясно увидел там, куда стрелял Падди, не было ровным счетом ничего, кроме какого-то снегового горбика. Хоть бы ствол дерева, обломок скалы, фигура животного — ничего ровнешенько.