Возвращаться туда, искать потерянный компас?
Это было все равно, что в стоге сена искать крошечную булавку. Ведь кругом нас был лед, испещренный трещинами, и был снег, в котором тонуло все. И была мгла…
Собственно говоря, только в этот момент я почувствовал дыханье близкой смерти. Это она заглянула мне в глаза пустыми впадинами голого черепа и оскалила насмешливо желтые зубы, и засмеялась, и заплясала в воздухе, прищелкивая беззвучно костяшками пальцев.
А в мозгу словно сотня кузнецов молотками выколачивали монотонную песенку из одного единственного проклятого слова:
— Гибель, гибель, гибель!..
Не было дня и не было ночи, была только мгла. И бежали, бежали с неумолимой быстротой часы, десятки, многие десятки часов. Мы то останавливались, изнемож-женные, отупевшие, готовые свалиться тут же, на месте, в готовую могилу — в сугробы снега, сидели или лежали молча, не глядя друг на друга, не произнося ни единого слова, то поднимались, брались за лямки наших саней и тащились вперед. Довольно стыдно мне, как видите, такому здоровому и сильному парню, охотнику и бродяге по профессии, признаться в этом, но что правда, то правда, джентльмены: из всех нас четверых единственный, кто не падал духом, единственный, кто подбадривал других и, скажу больше, единственный, кто заставлял нас идти вперед, это была эскимосская девушка, Энни. Она была нашим вождем, и она же была нашим ангелом-хранителем, потому что, не будь ее с нами, мы способны были лечь в первый попавшийся сугроб и предоставить сыплющемуся с неба снегу хоронить наши остывшие тела.
На Макса Грубера напало какое-то тупое равнодушие: он показывал лишь слабые признаки оживления, когда Энни отходила от него. Тогда он тревожился и слабым, жалобным, молящим голосом звал девушку, умоляя ее не покидать его.
— Энни, моя Энни! — кричал он, простирая вперед руки. — Где ты, Энни? Ради Бога, не уходи, не покидай меня, Энни!
Падди одно время словно онемел. Но потом, под конец этого кошмарного путешествия, с ним начало делаться что-то совсем неладное: то же, что находило и на меня, но у меня это бывало только изредка, в моменты, когда бушевала буря и выла вьюга, а у него, раз начавшись, пошло и пошло развиваться.
А началось это так, джентльмены.
Как-то раз, когда мы брели, волоча сани, наш ирландец вдруг сбросил с плеч лямку, отскочил в сторону, словно желая спрятаться за меня, схватился рукой за мое плечо.
— Что ты? — невольно вскрикнул я.
— Там… там… вон, на холме… Видишь, видишь? — бормотал он, дрожа всем телом.
Я посмотрел по указанному им направлению, но, кроме снежных бугров, ей-Богу, ничего не увидел. Да и бугры-то эти при неверном призрачном свете мерцавших звезд были еле-еле видны.