Ухватив пятерней бутерброд, рыжий мужик откусывал от него помногу, жевал и хитро лыбился.
– Чего скалишься? – Девочке очень хотелось есть, но, гордая, она сама попросить не могла, а потому злилась, глотая бесполезную слюну. Ехать до деревни было еще достаточно, до вечера предстояло покормить и подоить корову и только после всех домашних дел усесться с бабушкой за стол ужинать.
– Самогон будешь? – предложил Шурка.
– Мне тринадцать, рыжий! Али забыл, пьянь подзаборная?
– А ты еще скажи, что не пьешь самогон!
– Только на праздник, и не первач твой сивушный. Поди, ослепну еще.
– А закусь тока тем, кто пьет! Мамка твоя не брезговала и первачом.
– Вот и сгинула по пьяни! – огрызнулась Алиска.
Смеркалось. Солнце с фиолетовым отливом стремилось упасть за лес. Алиска встала в санях, держась за поводья, и пыталась высмотреть свет в окнах деревенских изб.
– Холодает, – оповестил рыжий и сделал еще один глоток из бутыли. Вновь запахло закуской.
– Ладно, плесни, – согласилась Алиска.
– Че? – не понял Шурка.
– Стакашка есть?
– Найдется. – Он выудил из-под сена граненый стакан, дунул в него, очищая от ошметков соломы, и заулыбался.
– Тока на мизинчик, – предупредила девочка.
– На мизинчик так на мизинчик.
Прежде чем взять стакан, Алиска стянула зубами одну варежку и подышала на руку, согревая, лишь потом приняла граненую посуду, выдохнула и опрокинула самогон в рот. Поморщившись, выдавила:
– Как вы такую дрянь пьете?!
Шурка протянул кусочек «Бородинского» с квадратиком сала и кольцами лука сверху:
– Заешь, заешь.
Алиска бутерброд проглотила, как лягушка комара, и заулыбалась рыжему.
– Ща согреешься! – ободрил Шурка и закурил папиросу. – Чуешь тепло по телу?
– Ага. – Девочку слегка разморило, и перспектива грустного вечера отошла куда-то в кладовку ненужных событий.
– Дернешь? – предложил он подкуренную папиросу, оторвав зубами часть бумажного фильтра.
– Никогда не курила и не буду! – заявила Алиска. – Чтобы у меня так погано пахло изо рта, как у тебя?
– И правильно. Гнилая привычка, – согласился рыжий, отщелкнул пальцами недокуренную папиросу, но так неловко, что угодил непогашенным окурком, самым угольком, в лошадиный круп. От внезапного ожога старая кобыла хотела взвиться на дыбы, дернулась отчаянно, но смогла оторваться от земли лишь на несколько сантиметров и рухнула на дорогу всей тяжестью, перевернув при этом сани вместе с седоками. Рыжий и Алиска полетели в разные стороны.
Пока Алиска откапывалась из сугроба, разъяренный возничий подскочил к лежащей лошади и заехал ей валенком в раздутое от больных кишок брюхо. Животное лишь выдохнуло паром и закосило глазом из-под редких белых ресниц.