— Нет, я нигде его не читал, — сказал Девон рассеянно, снова возвращаясь к осмотру картин.
Тори задумчиво покачала головой и, усевшись за столик, на котором стояли кувшины и стаканы с кистями и тюбиками краски, стала наблюдать за ним. Солнечный луч играл в его рыжих волосах; время от времени, когда Девон делал какое-нибудь резкое движение, свет попадал на золотую сережку и, вспыхивая, рассыпался яркими блестками. Она идет ему, подумала Тори и снова вернулась к своим размышлениям, чувствуя, что во всем этом есть какая-то связь.
В памяти всплыл образ ее отца, весело рассказывавшего о впечатлениях детства, когда он, сидя на коленях у Магды, слушал цыганские легенды и поверья. От нее он услышал и передал дочери такую примету: «Если твой возлюбленный носит золотую серьгу, он принадлежит только тебе».
Задумчиво прикусив губу, Тори смотрела на Девона. Она понимала, что слишком поздно что-то менять, что с самого начала были напрасны ее старания избежать неминуемого. Он принадлежит ей — так же, как она принадлежит ему. И это чувство было слишком сильно, чтобы его игнорировать.
Тори приходилось читать о людях, чья судьба была предопределена. Суть везде одна и та же: герои попадали в водоворот событий, из которого они уже не могли выбраться. Обратный ход невозможен.
Героиня такого романа — обычно очень красивая женщина с удивленными, не просыхающими от слез глазами — вдруг обнаруживала, что она по уши влюблена, и ничего не может с этим поделать. Она тоскует, не спускает с героя влюбленных глаз, и в один прекрасный день, отбросив сомнения, отказавшись от всех своих принципов, предается радостям любви.
Но у Тори все было иначе.
Ей нравилось наблюдать за ним. Это необъяснимо, но ей запал в душу простой и до смешного трогательный жест, когда он загорелыми пальцами рассеянно прочесывал свои густые волосы, создавая милый беспорядок на своей красивой голове, сиявшей, как медный шар. Девон был крупным мужчиной. Движения его сильного тела отличались свободой и размашистостью. У него было несколько надменное лицо, выражавшее внутреннюю силу и энергию; нос со следами не одного перелома; упрямый подбородок, чувственный рот, в легкой усмешке которого читалось нечто неуловимо загадочное; широкий разлет бровей, придававший его грубоватому лицу какую-то трогательную симметрию.
Тори изучала его беспристрастно и как бы отстраненно. Странно, думала она, такое впечатление, что тот, другой Художник, который создал его, словно намеренно противопоставил в нем законченность и незавершенность. Его крупное лицо с перебитым носом и упрямым подбородком казалось незаконченным. Должно быть, со временем оно изменило первоначальные очертания и несколько вытянулось. А вот его великолепные брови — она была уверена в этом — оставались такими с рождения.