Когда-то я могла совершенно спокойно пойти одна в ресторан, но теперь мне стало неловко сидеть в одиночестве в шумном ресторане, в окружении дружных компаний, шутками и смехом встречающих огромные блюда с мясом и кастрюли с супом на всех. Эта неловкость заставила меня проглатывать заказанную еду и пулей вылетать из ресторана. Я стала охотнее планировать совместные вылазки с друзьями, чтобы по возможности пробовать «семейные» блюда.
Мои коллеги недоумевали, как это мне удается жить самостоятельно (корейцы обычно остаются в родительском доме, пока не создадут собственную семью). Я в свои двадцать с небольшим считала себя вполне взрослой и не находила ничего зазорного в том, чтобы уминать лапшу рамён в одиночестве перед телевизором — в конце концов, я с восемнадцати лет жила отдельно и независимо, — но многие корейцы сочувствовали моей одинокой участи.
Корея всегда казалась мне очень романтичной: здесь нередко можно встретить парочки, подремывающие на диванах в чимчильбане, мне нравилось смотреть, как за столиком в углу кафе обнимаются влюбленные или двое вместе смотрят сериал, уткнувшись в один айпад. Но, когда я начала понимать, что молодым людям просто негде уединиться, пока они не поженятся, я стала смотреть на все это другими глазами. Нет ничего хуже, чем встречаться с друзьями или с бойфрендом дома, когда за стенкой бдительные родители.
Я привыкла к американским традициям поведения в кафе, где не принято особо засиживаться, а уж спрашивать пароль для Wi-Fi и вовсе дурной тон. Между тем в корейском кафе никто не посмотрит на вас косо, если вы там зависли — наоборот, здесь это даже поощряется. Очень скоро кафешки стали для меня второй гостиной, где я предпочитала работать, читать или вести электронную переписку.
Оглядываясь назад, могу сказать, что больше всего мне полюбилась именно эта, общинная, сторона корейской культуры. В Сеуле со мной рядом не было семьи, но мои родственники и новые знакомые сделали все, чтобы я чувствовала себя так, словно всегда была частью их жизни. И примерно через год я уже могла сказать, что с коллегами у нас установились отношения в духе джон, что-то вроде «шуточной привязанности» друг к другу. Поэтому, когда кто-нибудь из них спрашивал: «Почему у тебя до сих пор такой ужасный корейский?» или поддразнивал меня: «Честно говоря, твой кавалер слишком симпатичный для тебя», — я не обижалась — они относились ко мне как двоюродные братья и сестры, которых я знала всю жизнь.
Когда я начинаю тосковать по этому теплому чувству, меня выручают чимчильбаны — к счастью, в Нью-Йорке их предостаточно. Конечно, меня и в Нью-Йорке никто не обижает, наоборот, очень даже любят, но, когда я надену странную пижаму и вздремну на теплом полу, мне все равно будут сниться рагу