Шону задали вопрос: В вашей семье кто-нибудь страдал от психических расстройств? Он ответил отрицательно. У него никогда не диагностировали тревожное состояние, никогда не лечили, и бо́льшую часть жизни Шон провел в убеждении, что он «просто такой как есть». Пока не пришел на прием ко мне.
Я в ярости. Продолжать нашу историю, не сделав этого признания, нет никакого смысла. Я в ярости, что Шон Логан, перед тем, как его направили ко мне, девять месяцев мучился. Я в ярости, что Дженни Крамер прошла курс лечения, но меня никто не попросил наблюдать ее в последующие месяцы. Конечно же, знай Крамеры, что в этом маленьком городишке прямо у них под боком врач лечит человека, который после аналогичного лечения столкнулся с осложнениями, они быстрее бы обратились ко мне за помощью. И что бы тогда изменилось? Я скажу что. Дженни Крамер изучала бы математику, а не методики по укорачиванию собственной жизни. Она не взяла бы бритву, не вонзила бы ее в свою розовую плоть, не вскрыла бы вены и не обагрила бы кровью пол.
Оглядываясь назад на месяцы, прошедшие между изнасилованием и попыткой самоубийства, я во всем обнаруживаю смысл. О нападении на Дженни в Фейрвью знали все. Но то, что после проведенного лечения она об этом забыла, не стало достоянием публики. Я, конечно же, тоже об этом не ведал. Но когда встречал ее на улицах города, в кинотеатре или в кафе-мороженом, удивлялся, что ее поведение совсем не изменилось. Она не должна была вести себя, как раньше. Бо́льшую часть своей профессиональной карьеры я лечу пациентов, получивших психические травмы. Знаю: тот факт, что я работаю с преступниками в Сомерсе и одновременно с жертвами их преступлений – изнасилований, убийств, избиений, насилия в семье, – может показаться странным. Но в моих глазах в этом сокрыт глубокий смысл. Большинство обитателей Сомерса перед тем, как стать на путь преступления, сами были жертвами. Вы удивитесь, как много людей сталкивается с психическими травмами. По большей части они обращаются за помощью лишь много лет спустя, когда остепеняются и погружаются в рутину семейной жизни. И вот тогда, может, за столом, а может, и за рулем автомобиля, когда везут в школу детей, вновь испытывают в душе боль. Мои дела в Фейрвью процветают. Очередь у железной двери в Сомерсе с каждой неделей становится все длиннее и длиннее.
Я не в состоянии с уверенностью определить, что в случае с Дженни было не так. Может, на данный момент достаточно сказать, что я, специалист с многолетней практикой, вижу все с первого взгляда? И если уж я взялся делать те или иные признания, то к их перечню нужно добавить и то, что сложившаяся ситуация не оставляла меня равнодушным. Понимать, что что-то не в порядке, но не иметь никакого права навести справки, – с этим жить нелегко. Я хотел знать, почему ее никто не лечил. Почему она вела себя не так, как я ожидал. Почему я не видел в ее глазах никаких признаков пережитого изнасилования. В отсутствие сведений я спрашивал себя и обращался к моей профессиональной компетентности. Как бы ни разозлило меня местное медицинское сообщество, поняв, что мои наблюдения были верны, я, признаюсь, испытал облегчение. И мне жутко захотелось помочь.