Детектив Парсонс заглянул в свои записи и прочитал то, что ему тогда сказала Шарлотта:
Она сообщила, что увидела свет в ванной домика у бассейна. Там есть небольшое окошко, и я думаю, что она пошла во двор посмотреть, не упали ли с деревьев сухие ветки, чтобы потом отдать распоряжения садовнику. Увидев в окошке свет, она решила выключить его. И в этот момент обнаружила дочь. В подробности женщина не вдавалась. Она кашлянула, прочищая горло, и заявила, что позвонила в Службу спасения по сотовому телефону, который, как я полагаю, лежал у нее в кармане. После чего перевязала запястья Дженни полотенцами, чем, вероятно, спасла ей жизнь. Трудно сказать, в такие моменты счет идет на секунды, а «скорая» приехала только через десять минут. Я заносил пометки в блокнот. В какой-то момент Шарлотта умолкла. Сначала мне показалось, что она просто хочет дать мне все записать, но даже когда я оторвал ручку от бумаги, она все равно продолжала молчать. Тогда я поднял глаза, посмотрел на нее и увидел на щеках женщины два тоненьких ручейка слез. Это было странно, потому как других признаков того, что она плачет, не наблюдалось. Понимаете, Том был похож на перекошенный от боли кусок плоти – его глаза, рот, брови как-то скукожились, а лицо побагровело. Но миссис Крамер лишь глядела невидящим взглядом перед собой, по ее щекам стекали слезы и капали на окровавленную блузку. Когда я посмотрел на женщину, она произнесла слова, которые я не забуду до конца жизни: «Это моя вина. Я это сделала. И мне это исправлять».
Доктор Марковиц тут же связался с военно-морским госпиталем и с женщиной, изучавшей проблемы уже известного нам лечения. Сказал, что когда-то у них был разговор о других жертвах психологических травм и о том, что она старается наблюдать за процессом их выздоровления. Внешне она была шокирована тем, что Дженни попыталась лишить себя жизни, но я считаю, что в тот момент говорила неискренне. Эта врач прекрасно знала, какие мучения испытывал Шон Логан, когда вернулся домой без правой руки и воспоминаний. Она наблюдала за ним в больнице и знала все симптомы, такие как хроническая бессонница или приступы агрессии в отношении жены, да еще и в присутствии сына. Он порвал с друзьями, перестал общаться с семьей и не желал больше знать тех, с кем когда-то служил на флоте. Ситуация усугублялась подспудной тревогой, которую раньше Шон лечил физическими упражнениями, выпивкой и сексом. В больнице ему назначили «Прозак» и «Лоразепам», которые несколько видоизменили симптомы тревоги. Приди он ко мне до последнего задания, в ходе выполнения которого ему довелось потерять руку, я бы наверняка выписал бы точно те же лекарства. Врачи никак не могли понять, почему он не чувствует себя лучше. А все потому, что они не знали о двух жизненно важных вещах. Во-первых, снедавшая Шона тревога присутствовала и до последней миссии, в то время как они предположили, что она стала результатом ПТСР. Мне очень хочется их спросить – откуда у него взялся ПТСР, если он ничего не помнил о травмирующем событии? И не это ли было той единственной причиной, по которой ему назначили лечение? Злости на них не хватает. А во-вторых, им ничего не было известно о пагубных последствиях назначенного ими лечения, еще больше усиливающих тревогу – из-за вымывания эмоционального и психологического опыта из памяти о фактических событиях.