Но молчание следователя вынудило ее сказать:
- Мне нравилось мечтать о том, чтобы отправиться в космос.
Исмэй почувствовала, как краснеет; предательский жар залил лицо и шею. Она ненавидела свою чувствительную кожу, на которой всегда были видны все ее эмоции.
- А, - произнес следователь, касаясь стэком своего информблокнота. Что ж, лейтенант, это все.
А взгляд его говорил: "Пока все." Допрос не мог на этом закончиться, подобные вещи так не работают. Но Исмэй ничего не сказала, кроме вежливой фразы, которую он ожидал от нее, и вернулась в свою временную каюту.
Лишь после второй или третьей смены на борту флагмана Исмэй осознала, что только ей из всех молодых офицеров-мятежников отвели личную каюту. Она не знала почему, ведь остальные толклись в одном кубрике, и с удовольствием бы разделила с кем-нибудь каюту, пусть не с радостью, но по собственному желанию. Но приказы адмирала не обсуждались; это Исмэй узнала, когда спросила офицера, приставленного к ней, можно ли перенести время встречи. Он с отвращением посмотрел на нее и сказал "нет" так резко, что ее барабанные перепонки задрожали.
Итак, при желании ей было где уединиться. Она могла лежать на своей койке (чужой койке, на время предоставленной ей) и вспоминать. Пытаться думать. Исмэй не нравилось ни то, ни другое, не на едине с самой собой. У нее был такой склад ума, что мысли лучше работали, когда рядом находились другие, когда вспыхивали искры столкнувшихся противоречий. Когда она была одна, все поглощала пустота, и одна и та же мысль возвращалась снова и снова.
Но остальные не желали говорить о том, что ее беспокоило. Нет, не совсем так. Это она не хотела говорить с ними об этом. Исмэй не хотелось говорить о том, что она почувствовала, когда увидела первых жертв мятежа, как подействовали на нее запах крови и обгоревшая палуба, как вернулись воспоминания, которые, она надеялась, ушли навсегда.
"Ужасы войны везде одинаковы, Исмэй", - сказал отец, когда она сообщила ему, что хочет отправиться в космос и стать офицером Флота. - "Человеческая кровь и плоть везде пахнут одинаково, и люди кричат точно так же."
Она ответила, что знает, по крайней мере думала, что знает. Но в те часы в саду, глядя на далекие звезды, на их чистый свет на фоне абсолютной черноты... маленькая Исмэй лелеяла надежду на лучшее. Не безопасность, нет; в ней было слишком много от отца, чтобы мечтать о спокойной жизни. Ей грезились накал страстей, опасность, увеличенная угрозой вакуума и оружия, способного испарить тебя... Она ошибалась и теперь знала это каждой клеточкой своего тела.