Жизнь при дворе оказалась кошмаром. Особенно доставалось от сестер.
Когда принцессы выходили с папенькой к народу на огромный дворцовый балкон, чернь млела и рыдала от умиления, глядючи на розовощеких ангелиц с золотыми кудряшками и глазами всех оттенков синего. Куколки в бело-розовых платьицах, лентах и кружевах, рюшечках и цветочках. Пена и сопли. Три пары погодок: Адель и Агнесс, Берта и Беатрис, Виола и Виолетта.
Я портила богоугодную картину угрюмой бледной рожей, злыми зелеными глазами и прямыми черными волосами. Уродина, что и говорить. «Прелестный ребенок» — это не ко мне. К шести старшим сестрам. Вот они, о да, были прелестны. «Гаденыш» — это ко мне. Любимое прозвище. «Дикарь», «урод» — это тоже ко мне. Сестрички в моем восхитительном детстве меня иначе и не называли, когда папенька не слышит.
Ненавидели они меня люто. Впрочем, при дворе никто меня не любил. Да и с чего бы вдруг? Придворные подобострастно кланялись, а за спиной шептались про «ублюдка».
Ко мне тысячекратно вернулись пакости и насмешки, куда худшие, чем я себе позволяла с Диго. Теперь на собственной шкуре узнала, каково это. Как и он, я молча сносила словесные шпильки, научилась у Рагара делать бесстрастную ледяную физиономию и повторяла в уме спряжения глаголов сложного языка северян и древние тексты айров.
Разбилась ваза, порвалось кружево, запачкалось платье — принц виноват, хотя меня и рядом не стояло. Я вытряхивала камни из сапог, колючки от роз или что похуже из карманов, расплетала завязанную узлом сбрую моей лошади — фантазия шести ангелочков была неистощима.
От этих покушений Рагар меня принципиально не защищал: разбирайся сама. Главное, чтобы колючки были без яда, за этим он следил, но из карманов не убирал, гад.
Старшие сестры А. особенно лютовали. Можно понять: брат лишил их матери, а одну из них — завидного северного жениха. Адель и Агнесс никак не могли решить, которую из двух. Обе мечтали о короне императрицы Севера.
Разве что младшие близнецы В. отличались тихим нравом и кротостью, но они боялись старших и ни в чем им не перечили.
Своих фрейлин принцессы тоже изводили.
Однажды, гуляя в парке, я наткнулась на рыдавшую в кустах девочку лет тринадцати из свиты сестер.
— Твари! Все в мать! Такие же ведьмы! — шептала она между всхлипами, думая, что ее никто не слышит — я научилась у Рагара ходить бесшумно.
— Неправда, не в мать, а в отца. Королева никогда никого не унижала, — сказала я. — И ее дочери не ведьмы, нет у них такого дара. Обычные стервы.
Как она перепугалась, та девочка!
— Не бойтесь, я никому не скажу, — я протянула ей платок. Она взяла, рукава соскользнули, обнажив запястья, испещренные синяками от щипков и даже следами зубов. А на ее шее и в порванном вороте платья виднелись продолговатые багровые пятна.