— Марья Николаевна… — укоризненно начала я.
— Не хочу ничего слышать, — перебила старушка, — твой сын, мой внук будет расти в этом доме. Я сама буду водить его в школу. Где это видано, при живых родителях ребятенка в интернат отправлять. Там ему плохо, — она схватила листок и стала торопливо зачитывать в особо жалостливых местах, — «вчерась съездил указкой по пальцам… до третьего дня соснуть не мог, нет моченьки терпеть…», «… в столовую по холоду шел, к раздаче не поспел, пряники кончились, токомо Олежек Ващажников похвалялся, что мой ему в воздаяние отдали…» Так нельзя! Нельзя!
Бабка бросила листок, исписанный теми же крупными круглыми буквами, что и адрес на конверте. Детскими. Слишком старательно выведенными.
— Тихо, тихо, — я погладила ее по руке, — Эти письма не от вашего внука, — уж это я могла сказать с уверенностью.
— Да? — она подвила всхлип. — Не от Матвейки?
— Вашего внука зовут не Матвей, — я вздохнула, что-то она расклеилась, надо бы проверить, принимала ли она сегодня лекарства.
— А как?
В именах она была не сильна, и, кстати, знала об этом, мое, к примеру, она так и не вспомнила. Из постоянных персонажей в ее памяти жили сын Валентин и муж Петр Сергеевич, остальные тасовались, как карты в игральной колоде.
Не успела я ответить, как мысли бабки уже скакнули в другом направлении.
— А кто тогда уехал в Итварь? Ведь кто-то уехал, вот письма!
Не поспоришь, когда такое железное доказательство под носом, кто-то действительно уехал туда. Я мысленно попросила прощения у бабки и всех святых, так как собиралась откровенно соврать.
— Соседский сын. Он уехал. Письма попали к нам по ошибке.
Я помогла ей встать и повела к комнате — кладовке.
— Ему там плохо, — всплеснула руками сердобольная бабка.
Так, главное не дать разговору пойти по кругу.
— Я им скажу, и они его заберут.
— Надо скорее!
— Отнесу им письма прямо сейчас. Ложитесь спать. Обещаю, больше вы их не увидите.
Она говорила что-то еще, я отвечала, соглашалась, поддакивала и врала, но добившись своего, Марья Николаевна успокоилась.
Позже я собрал желтые листочки в стопку, зажгла плиту и даже успела поднести первый к огню, который тут же ухватился за краешек хрупкой бумаги, когда все-таки заметила, кому адресованы письма. Рука дрогнула, и я сбила пламя.
Гранину Сергею. Ярославль. Главпочтамт. До востребования.
Мало ли на свете Сергеев? Немало. Но этот жил в моем доме и предпочитал получать письма сам, возможно, потому что почтальон не добрался бы до нашей тили-мили-тряндии. Еще я помню дверцу сейфа, ожидавшую меня в этом доме, помню, как она стекла на пол. Единственный дом, который продавался на момент моего переселения, единственный, который позволили купить. Этот дом, этот подвал ждали, когда появится тот, кто станет опорой. Чистый. Человек.