— Неужели могут сдать Петербург, как сдали Москву? Ведь это будет поражение?! — пропищал Лисичка Комовский, который держался, как всегда, поблизости от Корфа.
— А я слышал, — вдруг признался Казак, — что, может быть, нас повезут в Або…
— Это где? — живо поинтересовался Броглио, над тулупчиком которого работал Мальгин, встав на колени.
— В Финляндии… — пояснил Казак солидно. — Там есть университет, а в нем, стало быть, есть профессора…
— А куда наших профессоров? — поинтересовался Корф.
— А к черту! — как отрезал Казак. На его реплику рассмеялись. — Есть мнение, что в Лицее слишком много иностранцев.
— А в Або свои, что ли? — спросил кто-то, но вопрос остался без ответа.
— Это тебе отец сказал? — стали допытывать Казака. — Ты верно знаешь?
— Я слышал, — сказал он уклончиво, но источника своих сведений не раскрыл, правда, и еще добавил: — Туда, говорят, в случае чего, переедет и двор.
— Неужели столицу сдадут?! — ахнул и всплеснул руками Комовский. — Модинька, как же это? — обратился он к другу своему Корфу.
— На все воля Господа! — пожал плечами Модест Корф и отвернулся к окну.
За окном осень едва начала золотить деревья.
В залу ввалился Гурьев и направился к неразлучной парочке, Корфу с Комовским.
— Ну что, Дамон и Питиас, не разлей вода! — Он окинул взглядом смазливого Корфа. — Тебя, Модест, одень хоть в лохмотья, не скрыть красоты лица твоего и благородства фигуры. Или, как говорит наш Фролов, фигуры! — Он ласково обнял его за поясницу, но его вдруг неожиданно и резко оттолкнул Комовский.
— Что тебе до его фигуры?! Оставь нас, Гурьев, в покое! Что ты бродишь за нами? Учти, будешь продолжать свои штуки, я пожалуюсь господину надзирателю!
— Да на что, Лисичка?! — так искренно удивился Гурьев, что Комовский опешил от его наглости.
Комовский, проведший до Лицея четыре года в училище, прекрасно знал, какие вещи бытуют между мальчиками в заведениях, он чувствовал, что подобное началось и здесь, и подозревал в домогательствах Гурьева, но Гурьева неожиданно поддержал Корф.
— Действительно, на что, Сережа? — спросил он наивно.
— Ты — ябеда и доносчик! — сказал Гурьев. — А, пожалуй, даже и лгун!
Он демонстративно обнял Корфа за талию. Корф, стараясь быть принципиальным, не допуская и тени сомнения в Гурьеве, хотя и чувствовал что-то не совсем удобное в его объятиях, не отстранил его, чтобы не выглядеть глупо, не отстранился и сам; так они, обнявшись, и стояли, смотрели на Комовского, отчего тот окончательно смешался, покраснел и вдруг ушел от них, проклиная мысленно Гурьева.
Гурьев нагло, раскатисто рассмеялся, и теперь на него осторожно взглянул Корф, не поняв смысла его смеха.