— Шапками закидаем французишек! — сказал Данзас, повернувшись к соседу.
— Французов в три раза больше, чем наших, — рассудительно возразил Вольховский, который все знал, потому что готовил себя в военную службу.
— Суворочка, твой черед! — закричал Пушкин и хлопнул Вольховского по плечу.
— Господа! — продолжал свою речь Малиновский. — Уже сила отражается силой, и мы с нетерпением ожидаем известий о военных происшествиях. О Господи! Благослови оружие наше! Возблагоденствует матушка Россия, вздохнет свободно вся Европа, когда будет низложено стоглавое чудовище!
— Слушай, Француз… — обратился Дельвиг к Пушкину.
— Не смей меня больше звать Французом! — резко оборвал его Пушкин. — Лучше уж зови Обезьяной.
— Господа, я хочу воевать за Россию! Если меня не возьмут в регулярные, я запишусь в ополчение. Барклай де Толли — родственник моей матери, он не откажет. Вот увидите, он не откажет. Мне уже исполнилось пятнадцать лет. Правда, меня возьмут? — шептал как в чаду Кюхельбекер, хватая товарищей за руки, пока не вцепился мертвой хваткой в Вольховского.
— Скажи, Суворочка, меня возьмут?
Вольховский всегда был честен и прямодушен.
— Навряд ли, — отвечал он.
Нет, меня возьмут, я добьюсь своего! Я умру за Родину! — воскликнул он наконец.
— Тебя, Виля, Господь не примет! — серьезно сказал ему Пушкин.
— Почему? — вылупил глаза Кюхельбекер.
— Ты замучаешь его стихами.
— Как ты можешь в такой час шутить! — изумился Кюхельбекер. — Когда наше Отечество в опасности?!
— Давай сюда французские учебники! Мы их сожжем! — вдруг закричал кто-то из воспитанников, и эта мысль всем понравилась, по общей склонности подростков ко всяческому бунту.
— За мной! — закричал Илличевский и первым ринулся из залы.
За ним устремились остальные.
— Прекратите бунт! — вскричал Мартын Степанович и попытался встать на пути бегущих, но услышал окрик директора:
— Оставьте их, Мартын Степанович! Их можно понять.
— Бей французов! — Этот вопль доносился уже из коридора.
Толкаясь и падая, снова поднимаясь, сметая все на своем пути, захватив одного из дядек, молодого мужичка Сазонова, туповатое лицо которого тоже озарилось светом бунта, толпа подростков неслась по коридорам. Уже не отдельные крики, а слившийся воедино вопль вырывался из всех глоток разом.
В классе устроили настоящий погром, бросали французские учебники, заодно с ними и математику, и грамматику. Вскакивали и бегали по столам, танцевали, бились на палках, пропороли палкой большой глобус и таскали его на плечах, произносили гневные речи.
— Долой Будри, пособника узурпатора! Пусть старикашка убирается к себе во Францию! На гильотину!