Василий Федорович Малиновский стоял над старичком де Будри, который спрятался у него в кабинете и теперь плакал, сидя в кресле.
— Давид Иванович, миленький вы мой, успокойтесь, ради Бога! Все пройдет. Это первое впечатление чувствительных детских душ. Они вас любят и совсем не хотели обижать. И ведь это же не бунт, покричали и разошлись.
— Василий Федорович, но какая чудовищная несправедливость. Я ведь еще в восемьсот шестом году, когда шла война с Наполеоном, принял присягу на подданство России. Я ненавижу узурпатора. Я полжизни прожил в России и никем, кроме как природным русаком, себя уже не ощущаю.
— Пройдет, Давид Иванович, пройдет… В Москве французскую труппу распустили… Мадемуазель Жорж уехала. Люди боятся на улице говорить по-французски. Говорят, толпа чуть не растерзала камергера князя Тюфякина, который намедни в Казанской заговорил с приятелем по-французски, его насилу спас квартальный, попросив проследовать с ним в Большую Морскую, в дом генерал-губернатора…
— Что вы говорите? — ужаснулся Давид Иванович. — Горе мне! — Он закрыл лицо руками. — Вся жизнь перечеркнута. Опять с сумою, не взявши ни крохи, идти куда глаза глядят…
— Бродят слухи про шпионов, — совсем невпопад сказал Малиновский.
Старичок вскинулся, схватился за сердце.
— Но надеюсь… — залепетал он. — Надеюсь меня никто… не подозревает…
— Что вы, Давид Иванович, — успокоил его Малиновский. — Здесь вас никто не тронет.
— Нет, в Царском Селе, в Царском Селе, — залепетал он. — Как раз и решат, что шпион, что заслан…
Директор вдруг неожиданно для самого себя погладил его по головке, как маленького ребенка. Старичок благодарно на него взглянул и прижал его руку к своей щеке.
— Ну теперь идите, — сказал ему Малиновский. — Все минет!
— Василий Федорович, миленький мой, посмотрите в коридоре, нет ли их?
Малиновский выглянул в коридор — никого не было.
— Идите с Богом!
Де Будри вышел из кабинета директора и, озираясь, двинулся по коридору, но за одним из-за поворотов он все-таки увидел то, чего сейчас больше всего боялся. Прямо на него вывалилась ватага лицеистов, предводительствуемая сыном самого директора Малиновского, который первый его и заметил:
— Вон он!
Дети ринулись за стариком, толком не зная, что с ним делать. Толстячок бросился в другую сторону, но уйти ему далеко не удалось.
— Я — не шпион! — закричал старик, прижимаясь спиной к стене. — Помилуйте, дети!
— Француз — значит враг! — вскричал Малиновский, он был на голову выше старичка и нависал над бедным как глыба.
— Я не враг! Я докажу! Я ненавижу узурпатора!