— Криволапоф, вперед!— он дернул того за рукав гимнастерки. — Степа... очнись. — Но Криволапов молчал. Тогда Ольбрихт приподнялся и осторожно развернул солдата на спину и все сразу понял.
Правая сторона головы была залита кровь. Только-только познавшая бритву молодая кожа лица была бледно— серой и в крови. Открытые, застывшие, некогда озорные глаза, выражали физическую усталость и почти детскую озлобленность.
-Проклятье,— лицо Франца помрачнело. Сердце сжалось от накатившей тупой боли. Он, еле сдерживая слезы, застонал, не понимая в первую минуту, почему вдруг его накрыла эта не выносимо тяжелая волна скорби. Он видел смерть, но таких чувств, к павшим солдатам у него не возникало. Сейчас, здесь же это были особенные чувства, сродни братским. Он смотрел на Криволапова и не мог поверить, что его убили, что больше не будет с ним рядом этого веселого, чуть с заискивающим взглядом танкиста.
За короткое время Франц, незаметно для себя, сблизился душой с этим тщедушным русским солдатом. Хотя близко к себе его не подпускал. Он всегда держал дистанцию офицера.
Он видел, как этот паренек, старался ему угодить. Старался быть у него всегда на виду. Искал постоянно встречи с ним. Хотел высказаться о чем то. Но воспитание и положение не позволяли ему, Францу Ольбрихту, быть ближе к солдату, чем полагалось по уставу. Сейчас он понял, что это было напрасным. Он понял, что прошел мимо робкой человеческой души, которая истинно его любила и уважала на войне. Несмотря, что она была русской, то есть вражеской. А ведь с вражескими, большевистскими душами они воюют. На душе у Криволапова не было налета большевистского фанатизма. Поэтому он и был с ними. Он видел в лице их, немцев своих защитников от той жгучей тирании и геноцида, что принесли большевики своей революцией, своими филантропическими идеями, создав сталинский режим правления. Это не было редкостью здесь на войне среди русских солдат. И он их повидал многое количество среди пленных.
Возможно, преданность русского танкиста притягивало к нему Криволапова, возможно то, что он с ним знаком с того жаркого лета 41 года, возможно что-то другое, что он и не заметил и оно прошло мимо него. В эту минуту Францу стало стыдно за себя, за свою холодность к этому простому русскому солдату и больно за потерю непризнанного друга. Буквально двадцать минут назад тот спас ему жизнь, вывез на Виллисе от русских.
Боже мой, какая это страшная война! Как она перемешала людские судьбы разных народов, судьбы врагов и друзей. Какая странная ситуация сейчас. Казалось, убит русский. Сколько их погибло в этой войне и еще погибнет, а нет, жаль, очень жаль, что погиб этот Иван. Не Ганс, не Курт, а этот Иван.