— Я… я не имею права сообщать более никаких подробностей проводимого расследования, — успел проговорить я в то время, как Палму напирал на меня, подталкивая к выходу. — Вы ведь понимаете, — крикнул я с порога, — вы опытные журналисты!
Тут дверь за нами захлопнулась, и комиссар Палму с верным Кокки повлекли меня, зажав с двух сторон, бегом по гулким проходам вниз, сквозь лабиринты коридоров. Машина уже ждала нас. Шофер был одет в штатское, сирену он не включал и машину не гнал, стараясь не возбуждать ничьего любопытства, — ехал себе тихохонько, словно вез яйца.
— Законченный идиот. Самовлюбленный молокосос, — начал комиссар Палму сдавленным голосом.
— Хорошо, хорошо, — согласился я, но на всякий случай спросил, указывая дрожащей рукой: — Микрофон точно выключен?
Комиссар Палму со стоном схватился за сердце.
— И я, я сам протащил его в начальники — из корыстных побуждений, чтобы хоть немного облегчить себе жизнь. Это расплата!
Но я уже немного приободрился, у меня проснулось чувство собственного достоинства. Что ни говори, а я довольно ловко разделался с журналистами!
— Не забывай, — сказал я негромко, — что утром я самым учтивым образом попросил тебя пойти взглянуть на этого бродягу. Всего-то идти было пару кварталов. Бодрым шагом да по свежему воздуху. Но это оказалось ниже достоинства комиссара Палму. Разглядывать в газете комиксы куда приятнее, разумеется! Что, разве я говорю неправду?
Комиссар Палму посмотрел на меня с жалостью.
— Не трать драгоценное время, — сказал он наконец. — Лучше почитай.
И кинул газету мне на колени. Дергая душивший меня ворот, я принялся лихорадочно читать подписи под фотографиями и саму статейку.
Себе я не мог не признаться, что парень оказался сообразительным и очень складно представил дело. Он немедленно сопоставил разбитое лицо пьяницы с разбитой стилягами машиной, а потом со сломанным — из чистого хулиганства — телефонным аппаратом. Конечно, были тут и предположения, но были и очевидные факты, так что и вопросы были поставлены вполне законно. Неудивительно, что у меня по мере чтения уже начала в общих чертах складываться картина происшедшего.
Врезавшись ночью в дерево, угнавшие машину молодчики совсем взбесились. Им попался беспомощный пьяный старикан, и они в остервенении набросились на него, ударили в лицо, а потом — боясь, быть может, что он станет кричать и звать на помощь, — забили его до смерти и труп спрятали в кустах.
«Мы можем, разумеется, надеяться, что это происшествие — случай единичный и исключительный, — лицемерно писал автор, — но всякий здравомыслящий человек согласится, что этому разгулу все-таки есть предел. Такое случаться не должно. В Финляндии. В нашей стране. В центре Хельсинки. Пусть юнцы режут ножами друг друга, если им нравится. Но мучить и убивать беззащитных стариков мы не позволим».