Он был в своей стихии.
Фрау ван Хенгелер отправилась на кухню. Полковник стоял у окна.
— Ну и что же вы думаете обо всей этой истории?
Больше всего в жизни комиссар Кеттерле ненавидел такие многозначительно-доверительные вопросы, задававшиеся обычно с видом, будто лишь случайность помешала вопрошающему самому вести следствие.
— А ничего, — отрезал он. — В котором часу вы вчера легли спать?
— Вы что, собираетесь меня допрашивать? — спросил полковник, одергивая пиджак и выпрямляясь во весь рост.
— Быть может, вам известно, где находится фрау Робертс? — резко спросил Кеттерле.
— Нет, как вы посмели…
— В таком случае вам придется отвечать на мои вопросы. Потому что мне поручено это выяснить, мне, а не вам.
— Но если у вас есть подозрения, неужели нельзя поделиться…
Комиссар вплотную подошел к отставному офицеру.
— Ведите себя разумно, прошу вас, — он принудил себя к дружелюбному, почти заклинающему тону. — У нас нет пока ни малейшего представления, что же на самом деле произошло. А уж до каких-то подозрений нам далеко так же, как до второго пришествия. И если вы действительно хотите в один прекрасный день узнать, что произошло, тогда потрудитесь отвечать на мои вопросы. Итак, в котором часу вчера вечером вы легли спать и где расположена ваша комната?
Комиссар знал действие на людей резкой и настойчивой своей манеры и потому нисколько не удивился, когда полковник беспрекословно начал давать показания.
Они сидели в оконной нише, и Кеттерле было видно, как Хайде вышла из пансиона в направлении пляжа. Полковник как раз доложил ему, что лег спать около одиннадцати. Его комната расположена в мансарде и выходит окнами на море, но ничего особенного он не заметил. Насколько ему помнится, госпожа Робертс ушла к себе чуть раньше. Потом он заснул, и лишь сегодня утром Вилли (Вилли — это фрау ван Хенгелер, Виллемина ван Хенгелер, если точнее) сообщила ему, что новая постоялица, очевидно, отправилась погулять и до сих пор не вернулась. Остальное комиссару известно.
Оба они глядели вслед уходящей девушке, которая все ускоряла шаги, завязывая на ходу платок на голове.
— Вилли нелегко с ней приходится, — сказал полковник без всякой видимой связи. — Она ленива, строптива и все делает наперекор. А сама Вилли очень больна.
Кеттерле только собирался сказать, что не разделяет такого мнения о Хайде, как вдруг послышалось прерывистое тарахтенье мопеда и вахмистр местной полиции, в форме, как и положено, свернул за угол дома.
— Прошу прощения, — быстро проговорил Кеттерле и распахнул входную дверь.
— Так это вы — комиссар из Гамбурга?