— 25 октября в двадцать один час семь минут; первый раз я попробовала передать ее двадцать шестого октября в ноль часов две минуты. Никто мне не ответил. Поэтому я передала ее почтальону для доставки, а сегодня утром прочла ее содержание по телефону.
— Когда это было?
— В семь часов девять минут.
— И кому же вы передали содержание телеграммы?
— Телеграммы могут передаваться только лично адресату. Эта женщина сама подошла к телефону.
Как только они в девятом часу прибыли на площадь Карла Мука, комиссар закурил первую за весь день сигару. Понятно, он не удостоил даже взглядом гору поступившей почты на столе, лишь повесил в шкаф пальто. Потом вместе с Хорншу поднялся по слабо освещенной лестнице в демонстрационный зал отдела научно-технической экспертизы.
На третьем этаже они прошли мимо прикрытой двери диспетчерской, управляющей радиофицированными патрульными автомашинами. Кеттерле бросил взгляд на огромный светящийся план города, на то и дело вспыхивающие или гаснущие огоньки, что показывают состояние готовности оперативных полицейских машин двухмиллионного города.
«На Зивертсвег обнаружен мужчина в бессознательном состоянии, — услышал он. — На Виттернштрассе украден уличный бак для мусора. Внимание, сто одиннадцатый, пожалуйста, на Виттернштрассе. Несчастный случай с небольшим материальным ущербом на Ревентловштрассе, Отмаршен, девяносто седьмой, где вы? Да, хорошо. Пожалуйста, Ревентловштрассе, угол с Капелленвег. На Кёнигштрассе, сорок, третий этаж, из квартиры слышен запах газа. Тринадцатый, Кёнигштрассе, сорок. Это все равно ваш маршрут. Сообщите результаты».
Комиссар завернул за угол. Так продолжалось весь день, все двадцать четыре часа, в первой половине дня вызовов меньше, вечером, как правило, больше, угон автомобилей, кражи со взломом, пока вся семья сидит у телевизора, позже воровство в погруженных в сон квартирах и, начиная с двух ночи, кровавые драки в порту и в Сантпаули[1]. Только между четырьмя и семью часами утра выдавалось иногда десять-двенадцать минут, когда в диспетчерской было тихо, что, разумеется, не значило, что в городе в это время ничего не происходит. Это были часы самоубийц. Не было практически ни одного дня, чтобы самое позднее в семь, в половине восьмого разносчик молока, газет, почтальонша или газовщик, снимающий показания счетчика, не заметили бы чего-нибудь такого, что показалось бы им странным. Иногда об этом извещали его, иногда Циммермана, шефа VII отдела, он занимался обнаруженными трупами и пропавшими без вести. Нынешним утром то были не разносчик молока и не почтальонша, которым что-то показалось странным, а отставной полковник по фамилии Шлиске, всегда проводивший свой отпуск в «Клифтоне» в начале или конце сезона по причине низких цен, и известили не Циммермана, а его самого.