Особо ценились разговоры об охране золота при перевозке его с прииска до посёлка или в Иркутск. Добыть золотишко — это было ещё полдела. Сохранить и доставить куда надо считалось особо сложным, а посему каждый мыслил свою систему. За отправкой каравана следили невидимые глаза. О сроках отправки выведывали людишки, ничем не гнушаясь. Василий особенно любил и стремился быть там, где хозяева жизни в тайге похвалялись, как они лихо одурачивали злыдней-грабителей караванов с драгоценным грузом — золотым песком. Василий Еремеевич, услышав краем уха разговор о хитрости, влезал в хмельную компанию, как медведь, якобы ещё выпить с его почину. Заказывал самовар с хлебным и в минуту-другую становился всей компании своим. Однако, выпив со всеми, невзначай возвращал разговор в русло переправки металла, рассказав забавную историю, якобы произошедшую лично с ним.
— Ну, вы люди опытные и всё знаете, что к чему с этим нашим золотым товаром, не раз терпели от варнаков и своих худых людишек за своё кровное.
Пьянющая компания одобрительно восклицала вразнобой, что, дескать, натерпелись и уж лучше их никто это не знает.
— Так и я за сезон добычи взял немного металла, пудов эдак восемь>[39] с небольшим.
Народ переглянулся, но голосом выдал некое восхищение.
Надо сказать, что если прииск давал три с половиной — четыре пуда>[40] — считалось, что хозяин будет с прибылью. В компании был только один промышленник, который в нынешний сезон взял девять с четвертью пуда, но до сего времени металл под охраной его брата и десятка казаков оставался на прииске, хотя рабочие были отпущены. Именно этот человек так и ел глазами рассказчика, что последний, в силу своей проницательности, заметил сразу. Василий Еремеевич допил свою чарку, подцепил вилкой балычку и продолжал:
— Годом раньше с этого прииска, а я думаю, вы знаете прииск «Рябиновый», добыли мы самую малость около двух пудов.
Никто про прииск с таким названием знать не знал, по все надули щёки и, крякнув после очередной, шумнули что-то вроде бы подтверждающее:
— Да, конечно, наслышаны.
— С рабочими рассчитался, баржа с ними сплыла вниз к посёлку. При мне оставалось сам и ещё трое, при пяти якутских лошадках. А тропа к реке — вёрст сорок, да по таким гиблым местам — осыпи с лысых сопок, то гарь, то ручьи по падям, то щели в четыре лошади шириной и саженей сто пятьдесят вниз. С лошадьми да и пешему ходу нет. Мостики ладили на лопатах, дабы перебраться. Среди своих был паря один, Тимой его звали. Лет около двадцати пяти, крепок, шустёр, мне приглянулся послушанием и сноровкой в деле. Сидели мы, рядили, как бы до реки с металлом без случаев всяких добраться, как этот паря и говорит, а что, если не прямо по обустроенной тропе, а в другой приток реки, там плотом сплавиться. А этот приток всего в версте от нашей заимки на берегу, куда паровой катер за нами придёт. Я смекнул, что если по наезженной тропе пустить двоих с четырьмя лошадьми, а мне с Тимофеем при одной, да со всяк металлом двинуть другой дорогой, то может быть и обойдётся. На счастье к нам прибилась ещё одна лошадка, должно быть медведь спугнул где-то. Такая же якутская, низкая с мохнатой гривой, не кованная и в масть нашим. Мужикам я честно сказал, что они пойдут к берегу без золота, а посему пусть остерегаются и перед всякой помехой мозгами раскидывают. Не велел им спать сразу двоим. Один чтоб сторожил. Как мы с Тимофеем выбираться будем — наша забота. Выдал я им золотников по семьдесят