Через пару часов мы остановились в одном из боковых каньонов, чтобы перебинтовать раны девчушки. “Сколько тебе?” — спросил я.
“Пятнадцать. Я жила в Орегоне с тех пор, как мне исполнилось два. Что же мне делать в Мексике? Я там никогда не была. Я не знаю там никого. Я так и не смогла связаться с родителями с самого дня департации. Придётся продолжать пытаться установить с ними связь”.
Вот уже четыре дня и четыре ночи они блуждали в пустыне, потерянные. У сальвадорца был сотовый, который не обслуживался на территории США. На нём было полно фотографий тех мест, где они побывали и людей, которых увидели. “Смотри, какая гора! — он настоятельно предлагал мне посмотреть. — Мы перешли через неё! Там было так красиво. Мы думали, что там и умрём”.
Пока они приходили в себя, он спросил меня, сколько стоит заправить бак моего пикапа. Я ответил, что порядка 75 бачей.
“Семьдесят пять? Долларов?”
“Ага, — подтвердил я, полагая, что для него это, должно быть, большие деньги. — А в Эль Сальвадоре сколько?”
“150, может быть 200.”
“Двести? Долларов? Господи боже! Сколько там платят в час?”
“До того, как уехать, я зарабатывал 8 долларов в день на стройке”.
Я достал карандаш, и мы занялись математикой. После долгих вычислений мы пришли к трём выводам:
1) 150–200 долларов за бак — это порядка 20 дней работы при зарплате 8 долларов за день.
2) Я зарабатываю порядка 15 долларов в час, то есть около 120 долларов в день.
3) Получалось, что бак бензина на 175 долларов для жителя Сальвадора стоил столько же, сколько для меня 2500–долларовый запас бензина.
“Мда, это проблема, — выдавил я.
“И очень серьёзная, — согласился мой спутник. — Они привязали нашу валюту к доллару, и всё выросло в цене. Там попросту невозможно жить теперь”.
Через неделю он позвонил от брата в Юте. Они пересекли пустыню.
«Один день в тюрьме. Два дня в тюрьме. Три дня в тюрьме. Месяц в тюрьме.
Дверь закрывается и открывается, потом снова закрывается и снова открывается. Три месяца тюрьмы. Год тюрьмы. Мне необходимо знать, думают ли обо мне друзья так же сильно, как думаю о них я. Дни тянутся слишком медленно. Четыреста восемьдесят два дня тюрьмы. Четыреста восемьдесят три дня тюрьмы. Четыреста восемьдесят… Сбился. Блядь. Так даже лучше. В тюрьме попытки отсчитывать время лишены смысла. Арифметика лишена смысла. В тюрьме особый запах. Запах, который проникает глубоко–глубоко и навсегда остаётся с тобой. От него не отмыться. Вчера отмечал два полных календаря в тюрьме. Два ёбаных года. Не спал. Забыл уже как улыбаться. Как видеть сны. «Щёлк–щёлк» в ночи. Утренняя проверка. Что они рассчитывают найти, нары? Семьсот пятьдесят один день в тюрьме. Удовлетворены, дорогие мои судьи? Свиньи. Семьсот пятьдесят три свиньи. Приходят и уходят. Они уходят, и я ухожу. Камера – 3х3 метра. Из окна второго этажа я вижу 20% неба. Всё остальное – ебучая тюремная ограда. Я выхожу на прогулку как робот. Накручиваю километры в тюремном дворике, а он всего-то несколько метров в длину. Сегодня я выблевал душу. Выблевал прутья, стены, одиночки, годы заключения, приговоры. Выблевал три года срока. Не хочу больше считать. Зажмуриваюсь и думаю. Думаю о товарищах, которых спрятали подальше от меня в других тюрьмах. Думаю о горящих тюрьмах. Думаю обо всём том, о чём я должен был забыть, сидя в тюрьме. Думаю об улыбке, о ласке, о путешествии, которое не заканчивается здесь, о взгляде, который не могут заточить в тюрьму. Хватит думать. Разжимаю ладонь. Смотрю на пилку. Теперь я знаю. Я точно знаю, что я должен сделать. Итак, ещё разок. Теперь с чувством. И до конца. Да здравствует Анархия!».