А на следующую ночь во дворец Дмитрия за его жизнью пришли трое.
Дмитрий был в опочивальне с Ксенией. Его тянуло к этой юной женщине, как к райскому яблочку. Она и была таким яблочком, тем запретным плодом для смертных, о котором помыслить и грешно, и смешно. А он помыслил. Не о царевне, о царстве. И отведывает царские плоды. Власть она хоть и зрима, да осязать ее нельзя. Иное дело Ксения — образ попранного царства, образ взлета на небеси.
— Ты со мной, а думаешь не обо мне, — укоряла Ксения своего насильника, который был смел даровать ей, обреченной на вечное девичество, бабью радость. Она не могла не желать убийцу матери и брата, погубителя царства и сокровенной души. Ненавидела и ждала, молила смерти ему и себе и расцветала под его ласками, как дурман-трава.
— Ты ждешь — не дождешься свою пани Марину! — бросала она ему в лицо, пылая гневом, и тотчас внутренним оком видела себя гиеной, пожирающей падаль. Одну только падаль.
— Бог с тобою! — весело врал он. — Я познал тысячу женщин, и ни одна с тобой не сравнима. Маринка — хуже щепки. Видела цыплят без перьев, так это Маринка и есть.
— Но ей быть в этой постели, а мне в монастырской.
— Сама знаешь, царь себе не волен. А у меня есть мои долги. Я их плачу и плачу.
Он и впрямь принялся вдруг капать ей на грудь слезами, самыми настоящими, и она тоже расплакалась, и тут затопали перед дверьми, звякнуло оружие. Дмитрия сдуло с постели, как сквозняком. Натянул штаны, сапоги, схватил алебарду.
— Ко мне! — из потайных дверей вбежали стрелецкие головы Брянцев и Дуров. — Кто? Сколько?
— Неведомые. Трое.
— Где они?
— Побежали!
— Искать! — и сам кинулся к дверям.
И нашел. Возле домашней церкви на имя Дмитрия.
Окруженных стрельцами, исколотых, изрубленных, но еще живых.
— Пытать! Кто послал?
Покусившихся на жизнь царя поволокли, кровавя полы, в пыточную, но многого узнать не успели, перестаралась стража. Одного однако опознали: служил в доме дьяка Шерефединова.
Утром Басманов предстал перед государем с провалившимися глазами, потухший, потерявший голос.
— Всю ночь бился над Шерефединовым, изломал мерзавца, все жилы ему повытянул, гадит от боли и страха, но ни единого имени не назвал.
— Значит, заговора нет! — беспечно откликнулся Дмитрий.
— Есть заговор! Я его спиной чую. К Шуйским, хоть к Ваське, хоть к братцам его спиной поворочусь, — вся спина в мурашках.