От уязвленной в самое сердце Марфы отправился к королю Сигизмунду доверенный человек с тайным словом: на Московском престоле Самозванец! Экая новость Сигизмунду!
А для Дмитрия жизнь стала вдруг одним ожиданием.
Выходка дьяка Тимохи всколыхнула в нем страх. Он желал вокруг себя и в Москве поляков, казаков и верил — венчание успокоит сомневающихся: венчание от Бога.
Гоня от себя тревоги, закатил пир боярам, застолье роднит людей. На пиру откровенно льстил сановитым своим гостям, не без яду, впрочем.
— Вы, вековечные российские роды — заповеданная моя дубовая роща! Будет ваше плечо крепко и надежно для государя вашего, и я, государь ваш, обнажа меч, приведу вам толпы покорных народов. Не на рабство, но к свету вашему. К истине истинных, к святому нашему православию.
— С поляками в обнимку? — спросил вдруг дерзкий Михаил Татищев.
— Без поляков нам Турции не одолеть.
— Сначала на войну вместе, а потом и в один храм на молитву. Латиняне спят и видят — заполучить наши души.
— Латиняне много чего хотят, да все на том же месте, куда их Господь поставил. А поляки хотят землю Северскую, хотят Псков, хотят, чтобы мы добывали Сигизмунду шведскую корону. И я на одно их хотение говорю — да, а на другое говорю — нет! Больше нет, чем да.
— И послал Сигизмунду сто тысяч! — выпалил Татищев.
— То был мой долг, и я его заплатил.
— А Мнишеку отправил двести тыщ за какие глаза?
— Мнишек стоял за поруганную честь моего царского рода! Не ты, Татищев — Мнишек! Те деньги пошли для твоей будущей царицы. У царя же с царицей казна общая.
И рассмеялся.
— Ешьте, пейте! Споры для Думы, застолье- для дружбы.
— Дмитрий ударил в ладоши, и слуги понесли на серебряных подносах новые кушанья.
— Телятина! — тихохонько ужаснулся Василий Шуйский. — Телятина православному, как Магомету свинина.
Вели убрать, государь. Бога ради!
Губы вытягивал хоботком, будто хоботок этот в ухо царя хотел просунуть.
— Что болтаешь пустое! — рассердился Дмитрий. — Что у царя на столе, то и свято.
— Телятина свята? — поднял и хватил куском мяса об стол Татищев. Телятина свята?! На шестой неделе великого поста?! В четверок?!
— Чем тебе телятина не угодна?! — изумился Дмитрий.
— Да православный ли ты? Да есть ли на тебе крест?
Латинянин ты гнусный! Оборотень!
— Защитите государя своего! — тише Шуйского сказал Дмитрий, отведывая одну за другой черные, как черной кровью налитые, клюквины.
Татищева выдернули из-за стола, поволокли из палаты прочь.
— В Вятку его, — сказал Дмитрий, не поднимая голоса, — от моего стола и в Вятку. Держать его там в колодках. Да чтоб имени не ведали. Отныне нет ему имени в земле Русской.