Я опустил бинокль и, широко раскрыв глаза, посмотрел на Ханса Андерссона. Он мрачно указал на утес.
– Облегчение после того, как я увидел Оленью Ногу, вскоре сменилось отчаянием: он направлялся к утесу. С него опасно было прыгать, особенно в конце февраля. Осыпь внизу лишь слегка припорошило снегом. Прыгать туда после долгого и тяжелого пути через горы, к тому же на плохих лыжах, – чистое безумие. Я махал ему, пытаясь его остановить, но он уже разгонялся перед прыжком.
Сегодня ни на склоне, ни возле утеса никого не было видно, и все же, слушая Ханса Андерссона, я живо представлял себе, как Оленья Нога скользит к утесу.
– Когда стоял и смотрел, как он подъезжает к краю утеса, я пережил самый страшный миг за всю жизнь. Сначала мне показалось, что он метит прямо на камни. Но он, очевидно, прежде прыгал на лыжах с трамплина; он пригнулся перед тем, как взмыть в воздух. Его лыжи задели лишь последние крупные камни. Он благополучно приземлился на корточки, затормозил, выпрямился и помчался к нам на всех парах. Я решил, что у него точно не все дома. Потом я разглядел в бинокль его лицо. Я не заметил на нем ни страха, ни отчаяния, только решимость как можно скорее добраться до меня. Спустившись в долину, он полетел вперед, и руки его замелькали так быстро, что их почти не было видно… – Ханс Андерссон замолчал и покачал головой. – До сих пор не верится, что тогда я не понял, в чем дело. А вы уже догадались?
Я медленно покачал головой, не особенно задумываясь над его словами.
– Вот и я ничего не подозревал, когда он уже спустился в поле и находился в нескольких шагах от меня. И вдруг все встало с головы на ноги: он достал из своей куртки безжизненного младенца, завернутого в шарф и шерстяной свитер.
Я посмотрел на снег и, возможно, подумал, что и мне, как моему собеседнику, надо было обо всем догадаться раньше. К счастью, Ханс Андерссон продолжал:
– Если и был в моей жизни трагический миг, о котором я никогда не забуду, то он наступил именно тогда. Оленья Нога похлопал младенца по щекам – безрезультатно. Девочка не шевелилась. И все же он не терял надежды. «Она еще теплая!» – сказал он довольно спокойно, передал мне девочку и велел окунуть ее в теплую воду. Я стоял, как парализованный; несколько секунд не мог сдвинуться с места. Оленья Нога громче повторил, чтобы я тут же окунул ребенка в теплую воду. Увидев, что я не реагирую, он потянулся к девочке. Тут я наконец ожил и побежал с ней наверх.
Хотя речь шла о вещах серьезных и даже трагических, Ханс Андерссон неожиданно расплылся в широкой улыбке.