“Мама!” – решается крикнуть Супирэ. Словно вырвали из груди какую-то заслонку – такое чувство. Голос Супирэ еще звучит, как вдруг вакуум с той стороны дыры начинает мощно засасывать папу внутрь. Мама открывает рот, она что-то кричит Супирэ. Но слова ее не долетают – их поглощает гулкий рев ветра, вырывающегося наружу. Еще мгновение – и мамина фигура полностью исчезает в темном чреве дыры.
Взгляд назад: лестницы больше нет. Сейчас со всех сторон Супирэ окружают каменные стены. Там, где была лестница, появилась деревянная дверь. Повернув ручку, Сумирэ толкает дверь вовнутрь, а там – небо. Она стоит на верхушке высокой башни. Если посмотреть вниз, от высоты темнеет в глазах. В небе летает множество каких-то штуковин, похожих на маленькие самолеты. Примитивные самолетики на одного человека – кто угодно может такие сделать. Из бамбука и легкой древесины. За сиденьем – двигатель величиной с кулак и пропеллер. Сумирэ громко кричит пролетающим мимо пилотам, чтобы они спасли ее и забрали отсюда. Но те даже не оборачиваются в ее сторону.
“Это оттого, что на мне такая одежда, – думает Супирэ, – просто никто меня не видит”. На ней какой-то безликий халат, похожий на больничный – белый и длинный. Она скидывает с себя халат и остается совершенно голой: под халатом ничего нет. Снятый халат летит в пустоту за дверью. И вдруг, словно душа, разорвавшая путы, устремляется в погоню за ветром и вскоре теряется из виду. Тот же ветер ласкает ее тело, колышет волоски на лобке. И тут Супирэ внезапно замечает, что все мелкие самолеты, до этого летавшие где-то рядом, превратились в стрекоз. Все небо сплошь наполнено большими разноцветными стрекозами. Они таращат свои огромные, ослепительно сверкающие шарообразные глаза во все стороны. Стрекот их крыльев становится все громче и громче – будто кто-то крутит ручку радиоприемника. Еще немного, и грохот становится просто невыносимым. Супирэ садится на корточки, зажмуривает глаза и затыкает уши руками.
И просыпается.
Сумирэ отчетливо помнит этот сон – в мельчайших подробностях. Так хорошо, что может нарисовать все это на картине. Только вот лицо папы, исчезнувшей во тьме дыры, начисто ушло из памяти. Как и те важные слова, которые мама тогда произносила – они тоже навсегда затерялись в вакууме Небытия. Сумирэ лежит в постели и плачет, со всей силой вцепившись зубами в подушку. Плачет и плачет.
“ПАРИХМАХЕР БОЛЬШЕ НЕ РОЕТ ЯМ”
После этого сна я пришла к одному важному решению. Конец моей мотыги, которой я весьма
усердно вкалывала, уже ударился о выступ твердой скалы. Бумс! Я решила дать ясно понять Мюу, чего же я все-таки добиваюсь. Находиться и дальше в этом подвешенном состоянии я не могу. Как тот бесхребетный парикмахер – забиться в тоске на задний двор, рыть там яму и тайком признаваться себе самому: “Я люблю Мюу!” – нет, нельзя