— Я не отягощу твою совесть моим пленением, когда появятся «товарищи». Поверь, мой самостоятельный уход будет лишь формальностью финальный свисток свыше немного запаздывает. К тому же я слишком слаб и слишком много знаю…
Остап молчал, склонив голову.
— Ты верующий? — спросил Зуев неожиданно, — Ах, что я, вам же, советским людям, нельзя. А мне можно и нужно, но я — не могу. Не получается. Все никак не выясню свои отношения со Всевышним и хуже всего то, что как только я начинаю веровать, что ОН — «еси», мне кажется, что мы — враги. Я не могу объяснить Его ВСЕСИЛИЯ и НЕВМЕШАТЕЛЬСТВА. Я не могу понять, с чьего высокого дозволения и почему приняла мученический крест наша Родина. Я придумываю сотни ответов, но не могу смириться с суровостью приговора… Довольно, это ты будешь решать самостоятельно, наедине с НИМ, долго, очень долго. А сейчас — возьми. — Зуев извлек из глубины своего толстого свитера, что-то завернутое в голубой цветастый платок. — Это наша семейная икона, переходящая уже через шесть поколений. После венчания мне отдала ее мать — единственную ценность, спасенную из нашего российского дома. Это уменьшенный список со знаменитой чудотворной Владимирской иконы Божией Матери — заступницы и охранительницы Москвы. Возьми ее себе, а если на этом свете и впрямь есть Судьба, в тайный изящный замысел которой я только сейчас уверовал, передайте ее моему сыну. — Зуев на мгновение задумался, будто всматриваясь в незримую даль и продолжал: — Мои глаза ослабли, будущее тонет в тумане. Возможно фигура, маячащая там, в дали, за пределами моей жизни принадлежит другому. Возможно… Возможно моя просьба невыполнима. В этом случае, заклинаю тебя — мой случайный наследник, оставь эту реликвию в своей семье. Передай дочери или сыну. Уж он-то обязательно будет. Я в этом уверен.
Остап взял небольшой тяжелый прямоугольник и спрятал его на груди.
— Я обещаю вам, я клянусь… — тихо сказал он, ощутив внезапно покрывшейся «мурашками» кожей ответственность момента. Зуев неожиданно рассмеялся:
— Довольно клятв и театральных эффектов. В эти дни здесь с вами я чувствую себя героем греческой трагедии. Я слышу дыхание Рока, во всем вижу какую-то многозначительность, и мне хочется говорить гекзаметром. А вас учили в гимназии «мертвым языкам»?
Остап не успел возразить — в этот момент за окнами раздался шум приближающегося мотора и оба одновременно потянулись к оружию. «Ну что же, мы, кажется, все успели» — Зуев спустил предохранитель своего браунинга. Остап, скрываясь за шторой, выглянул в окно: по аллее к дому двигались три немецких мотоцикла, в колясках которых сидели бойцы с автоматами, готовые отразить нападение.