Переполненный своим открытием Йохим лежал на влажном плече Ванды. Где-то стрекотал сверчок, на шесте под потолком возились, трепеща крыльями и воркуя голуби, в воздухе сиропом разливался сладкий абрикосовый аромат.
В квадрате открытой двери чернело огромное, усеянное звездами небо. Йохим боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть наваждения. В его душе только что открылся новый неведомый ранее мир, в огромных владениях которого предстояло обжиться, освоиться. Ванда приподнялась, куда-то потянулась и на грудь Йохима лег тяжелый абрикос. Они стали молча жевать сочные сладкие плоды, стреляя в дверь ребристыми косточками.
— Здесь несколько корзин, — сказала, поперхнувшись соком, Ванда, нам хватит на месяц.
Но ей не хотелось здесь быть больше и часа. Это странное сближение, в порыве горькой обиды, неопытность и неуклюжесть ее случайного партнера, лишь усугубляли ощущение невезучести и неудачи.
Когда на следующий день, помятая и сильно сникшая компания рассаживалась в автомобиль, Ванда сказала, что хочет сесть сзади, чтобы поболтать в дороге с Мартой, а Юргену лучше поехать с Алексом. Но Юрген тоже нашел какой-то предлог для отказа и рядом с помрачневшим водителем пришлось ехать Йохиму. Ему-то было все равно. Более чем сама Ванда виновница его преображения, Йохима волновали те драгоценные впечатления, которые он просто берег в себе не в силах сразу понять и проанализировать. Он чувствовал, что никогда уже не станет прежним, но не мог понять каков он есть теперь. Как ребенок, вертящийся и так и этак в полученной обнове и подмечающий оказанное впечатление, Йохим жаждал испытать себя= нового, преображенного.
Когда Алекс притормозил у придорожного ресторана, чтобы купить чего-нибудь освежительного, сбегать за провизией и питьем вызвался Йохим. И он действительно управился за пару минут, притащив сандвичи и упаковку пива и две бутылки пепси. Он ничего не уронил а, напротив, подхватил на лету коробку, выскользнувшую из рук подоспевшего на помощь Юргена. А то что Йохим успел пережить в этих коротких впечатлениях было вообще непередаваемо. Его эйформическую приподнятость можно было определить словами — «свобода» и «легкость», что раньше ему давалось с трудом, со скрипом и хрустом придавливаемых комплексов, шло само собой, без заминки и раздумий — движения, слова, поступки — просто сама жизнь летела, будто спущенная с тормозов.
Все теперь пойдет совсем по-другому — чувствовал Йохим, начиная последний университетский год. С этим ощущением скрытого торжества, с внутренним сиянием, казалось, преображавшим все вокруг, застыл он на его пороге, оценивая произведенный эффект. Так новый актер, впервые выйдя на сцену в старом спектакле и рассчитывающий уже с порога сорвать аплодисменты, с удивлением обнаруживает привычно дремлющий зал.