— Договорились, сир Медоречивый.
Один из его перстней больно впился в ладонь. Принц улыбнулся краем рта, поднес мою руку к губам и поцеловал, после чего направился в дальний конец прохода и скрылся из виду.
— Он ушел? — нервно спросила Эмилия. — Этот принц пугает меня до дрожи.
— Кажется, ушел, — сообщила мадам, вытягивая шею и вглядываясь в темноту.
— Че еще за латырь? — спросила Уинни.
— Язык, используемый для научного обозначения растений, — фыркнула Эмилия.
Озриэль стоял и молча смотрел на меня.
— Пожалуйста, не осуждай меня, Озриэль, — взмолилась я. — Сейчас мне нужна ваша поддержка, твоя поддержка.
— Думаю, мое мнение и моя поддержка нужны тебе меньше всего, Ливи. Ты все решаешь сама, — только и сказал он, отошел в угол камеры, где я не могла его видеть, и просидел там до самого вечера, не откликаясь на мои призывы и не произнося ни слова.
Даже от еды отказался и ничего не ответил Магнусу, когда тот пошутил, что если голодовка продолжится, скоро с него начнет сваливаться и эта оболочка.
* * *
Во второй половине дня уровень шума снаружи заметно возрос. Сквозь окошко долетал скрип телег и карет, окрики возничих, скороговорки лоточников и газетчиков, соревнующихся за покупателей. Я сидела, бесцельно водя по полу камеры прутиком, который нашла в куче соломы.
— Начали съезжаться гости праздника, — резюмировал Магнус.
Уинни вздохнула.
— К вечеру в «Наглой куропатке» будет не протолкнуться, а гномы не скупятся на чаевые…
— Только об этом и можешь думать, — упрекнула Эмилия.
Мы с Озриэлем не включились в общую беседу.
— Магическую клятву не обхитрить.
Я подняла глаза.
— Что, мадам?
Гномка сочувственно смотрела на меня.
— Не скажу, что доверяю Медоречивому змею, Ливи, но я не понаслышке знакома с магическими клятвами. В детстве часто видела, как взрослые скрепляли ими крупные сделки по продаже самоцветов. Если принц дал ее, то нарушить уже не сможет. В любом случае, ты поступила очень мужественно, когда согласилась на сделку ради нашей свободы, поэтому хочу, чтобы ты знала: мы это ценим.
Мне почудилось шевеление из угла Озриэля, но за ним ничего не последовало.
Я взглядом поблагодарила мадам и продолжила рисовать прутиком узоры. В конце концов, особого выбора и не было: на одной чаше весов свобода друзей, пусть и сопряженная для меня с риском лопнуть прямо на месте (я поежилась, вспомнив, как морщился Глюттон Медоречивый, раскусывая пилюлю, и как дергался потом), а на другой — бессрочное заточение здесь без каких-либо перспектив и надежд.
Проведя очередную линию, я замерла, вдруг заметив, что отнюдь не бесцельно вожу прутиком по полу. В соединениях черточек угадывался гребень, прямой решительный нос и квадратики зрачков… Сообразив, кого нарисовала, я несколькими взмахами перечеркнула изображение и воровато огляделась, но все были заняты своими делами, и никто не обращал на меня внимания. Да и рисунком это с трудом можно назвать, так, пара линий.