Латимер положил документы в карман и развернулся к Мышкину.
— Я должен сто пятьдесят пиастров.
— Точно. — Мышкин приканчивал уже третью порцию абсента. Поставив стакан, он взял у Латимера деньги. — Вы мне нравитесь. Вы не сноб. Может, выпьем вместе?
Латимер бросил взгляд на часы. Было уже поздно, а он ничего не ел.
— С радостью. Но может, вы сначала со мной пообедаете?
— Идет! — Мышкин с готовностью подскочил. — Идет, — повторил он, и Латимер заметил, как загорелись его глаза.
По предложению русского они пошли в один ресторанчик, где подавали французскую еду. Приглушенный свет, красный плюш, позолота и цветные зеркала. Помещение было набито битком: офицеры с кораблей, много людей в армейской форме, несколько неприятного вида штатских. Женщин явно не хватало. В одном углу оркестр из трех музыкантов вымучивал фокстрот. Атмосфера удушала сигаретным дымом.
Чем-то недовольный официант нашел им столик, и они присели на стулья, источающие еле уловимый затхлый запах.
— Светское общество, — оглядываясь, бросил Мышкин. Он завладел меню и после некоторого размышления выбрал самое дорогое блюдо. Они запивали еду густым вином из Смирны. Мышкин стал рассказывать про свою жизнь: 1918 год — в Одессе, 1919-й — в Стамбуле, 1921-й — в Смирне. Большевики. Армия Врангеля. Потом Киев. Женщина по кличке Мясник. Скотобойню использовали в качестве тюрьмы… какая разница, ведь тюрьма сама стала скотобойней. Ужасные, отвратительные зверства. Союзническая оккупационная армия. Благородные англичане. Помощь Америки. Клопы в постелях. Сыпной тиф. Пулеметы «Викерс». И греки, Боже, греки! Только и ждут, когда можно будет прибрать к рукам богатство. Кемалисты.
Он все бубнил и бубнил, а снаружи — там, где не было сигаретного дыма, красного плюша, позолоты и белых скатертей — аметистовые сумерки превращались в ночь.
Тут принесли еще одну бутылку вина. Латимер стал засыпать.
— И после всех этих безумств, куда мы пришли? — вопрошал Мышкин. Его английский становился все хуже и хуже. Влажная нижняя губа затрепетала от эмоций. Он решительно уставился на Латимера, и этот пристальный взгляд пьяного человека говорил о том, что его сейчас потянет на философию. — И куда мы пришли? — повторил он и стукнул по столу.
— В Смирну, — ответил Латимер, вдруг осознав, что выпил слишком много вина.
Мышкин в раздражении покачал головой.
— Мы стремительно катимся, черт возьми, в ад. Вы марксист?
— Нет.
Мышкин доверительно склонился к нему.
— Я тоже.
Он дернул Латимера за рукав, и его губы сильно задрожали.
— Я жулик.
— Да неужели?
— Да. — Его глаза наполнились слезами. — И черт возьми, я здорово вас надул.