Лилли засыпала в стеклянный сосуд с булькающей, кипящей водой черный порошок из коричневой банки. До меня донесся запах кофе. Когда Джексон с Рудианной топтали меня, я ощущал себя желтой куклой. Как мог я тогда превратиться в куклу?
А сейчас наклонившаяся Лилли с ниспадающими на спину волосами была похожа на куклу. Старую, заплесневелую куклу, непрестанно повторяющую одни и те же слова, стоит только дернуть за веревочку, а если раскрыть задвижку у нее на груди, то будут видны серебряные батарейки. Кукла устроена таким образом, что моргает, когда говорит. Жесткие рыжие волосы вставлены по одному, и если ей залить в рот молоко, оно начинает сочиться из отверстия у нее в заднице. Если даже сильно швырнуть ее на пол, она не перестает говорить, если только не сломается магнитофон у нее внутри. «Доброе утро, Рю, как дела? Я – Лилли, доброе утро, Рю! Как поживаешь? Я – Лилли, доброе утро, Рю!»
– А этот парень в пустыне Невада видел водородные бомбы. Водородные бомбы на базе на рассвете напоминают выстроенные в ряд здания.
В моей комнате становилось все холодней. Я еще что-то на себя надел, забрался под одеяло, хлебнул виски, открыл, потом снова закрыл дверь и попытался заснуть. Я выпил крепкого кофе, немного размялся, выкурил несчетное количество сигарет, почитал книгу, выключил светильник, потом снова его включил. Раскрыв глаза, я долгое время наблюдал за пятнами на потолке, потом закрыл глаза и пересчитал их. Мне вспоминались сюжеты давно виденных фильмов, и выбитый зуб Мейла, и член Джексона, и глаза Окинавы, и задница Моко, и волосы в паху Рудианны.
По другую сторону мимо закрытых дверей веранды прошло несколько пьяных, громко распевая старую солдатскую песню. Мне показалось, что я слышу хор закованных в цепи заключенных или военную песню, исполняемую контуженными японскими солдатами, прежде чем они успели броситься вниз со скалы, обратившимися в сторону темного моря, с повязками на головах, ранами, из которых сочится гной или по которым ползают черви. И эти исхудалые японские солдаты с потухшими глазами кланяются в сторону востока и поют свою печальную песню.
Пока я слушал эту песню и тупо смотрел на свое отражение в телевизоре, я чувствовал, что погружаюсь в сон, из которого никогда не смогу выплыть, какие бы усилия ни прилагал. Мое отражение в телевизоре и поющие в моих ушах японские солдаты накладывались одно на другое. И черные точки, из которых состояли эти перекрывающие друг друга образы, черные точки, группирующиеся в плавающие образы, вползали мне в голову бесчисленными гусеницами, которые кишат на персиковых деревьях. Зазубренные черные точки похрустывали и принимали тревожный аморфный вид. Я почувствовал, как по коже у меня бегают мурашки. Мои замутненные глаза на темном экране как бы таяли и искривлялись. «Кто же ты на самом деле? – задавал я себе вопрос. – Чего ты боишься?» – спрашивал я себя.