— С нами сила господня! — сказала девушка. — Небо не оставит меня, если я не изменю себе сама.
Придя к такому решению, она подавила невольный крик и постаралась, как могла, скрыть свой страх.
— Вы сыграли со мной шутку, ваше высочество, — сказала она твердо, — а теперь я попрошу вас (он все еще держал ее за плечи) отпустить меня.
— Нет, моя прелестная пленница, не отбивайся! Чего ты боишься?
— Я не отбиваюсь, милорд. Раз вам желательно меня удерживать, я не стану сопротивлением дразнить вас, давая вам повод дурно со мной обойтись, от этого вам будет больно самому, когда у вас найдется время подумать.
— Как, предательница! Ты сама держала меня в плену много месяцев, — сказал принц, — а теперь не позволяешь мне удержать тебя здесь хотя бы на краткий миг?
— На улицах Перта, где я могла бы, смотря по желанию, слушать или не слушать вас, это означало бы, милорд, учтивое внимание с вашей стороны, здесь — это тирания.
— А если я тебя отпущу, — сказал Ротсей, — куда ты побежишь? Мосты подняты, решетки спущены, а мои молодцы окажутся глухи к писку строптивой девчонки. Лучше будь со мною любезна, и ты узнаешь, что значит сделать одолжение принцу.
— Отпустите меня и выслушайте, милорд, мою жалобу вам на вас же самого — жалобу принцу Шотландскому на герцога Ротсея! Я дочь незнатного, но честного горожанина, и я невеста, почти жена, храброго и честного человека. Если чем-либо дала я повод вашему высочеству поступать, как вы поступаете, я это сделала непреднамеренно. Молю вас, не злоупотребляйте вашей властью надо мною, дайте мне уйти. Вам ничего от меня не добиться иначе, как средствами, недостойными рыцаря и мужчины.
— Ты смела, Кэтрин, — сказал принц, — но как мужчина и рыцарь я не могу не поднять перчатку. Я должен показать тебе, как опасны такие вызовы.
С этими словами он попытался снова обнять ее, но она выскользнула из его рук и продолжала также твердо и решительно:
— Отбиваясь, милорд, я найду в себе не меньше силы для честной обороны, чем вы в себе — для бесчестного нападения. Не позорьте же и себя и меня, прибегая к силе в этой борьбе. Вы можете избить и оглушить меня, можете позвать на помощь других, чтобы меня одолеть, но иным путем вы не достигнете цели.
— Каким скотом изобразила ты меня! — сказал принц. — Коли я и применил бы силу, то лишь в самой малой мере. Просто чтоб у женщины было извинение перед самой собою, когда она уступит собственной слабости.
Взволнованный, он сел на своем ложе.
— Так приберегите вашу силу для тех женщин, — сказала Кэтрин, — которые нуждаются в таком извинении. Я же противлюсь со всей решимостью, как тот, кому дорога честь и страшен позор. Увы, милорд, если б вы добились чего хотели, вы только разорвали бы узы между мною и жизнью… между самим собою и честью. Меня заманили сюда как в западню, — уж не знаю, какими кознями. Но если я выйду отсюда обесчещенная, я на всю Европу ославлю того, кто разбил мое счастье. Я возьму посох паломника и повсюду, где чтут законы рыцарства, где слышали слово «Шотландия», прокричу, что потомок ста королей, сын благочестивого Роберта Стюарта, наследник героического Брюса показал себя человеком, чуждым чести и верности, что он недостоин короны, которая ждет его, и шпор, которые он носит. Каждая дама в любой части Европы будет считать ваше имя столь черным, что побоится испачкать им свои уста, каждый благородный рыцарь станет считать вас отъявленным негодяем, изменившим первому завету воина — оберегать женщину, защищать слабого.