Он присел и расстегнул молнию на джинсах Нины. Джинсы опустились до колен, и Нина с ужасом оглянулась. Из темноты на нее смотрели несколько пар блестящих глаз. Она разглядела небритые грязные физиономии, подбитые глаза и расквашенные губы, засаленные волосы — и что было сил стиснула бедра и прижалась животом к ледяной решетке.
Прокудин похлопал ее по щеке и ухмыльнулся:
— Не скучай тут.
Один из бомжей уже приближался к ней, почесывая живот. Он был огромный, бородатый и плешивый. Остальные бомжи хихикали, глядя, как Нина беспомощно оглядывается и пытается подтянуть джинсы. И вдруг один из них, сидевший в самом темном углу, поднялся и вышел на середину камеры. Его голос прозвучал спокойно, но требовательно:
— Отойди от человека, гнус немытый.
Бородач развернулся и двинулся на него, сжимая кулаки. Но его противник, на голову ниже ростом, не испугался, не отступил. Наоборот, он шагнул к бородатому и сделал неуловимо быстрое движение рукой, в которой что-то сверкнуло. Бородач остановился и с изумлением уставился на свой живот, который вдруг обнажился из-под разрезанной поперек рубахи.
— Толян, ты чего, в натуре? — обиженно промычал бородач, прикладывая отвисающий лоскут на место. — Первым хочешь, так и сказал бы. А то сразу бритвой махать.
Недовольно бурча, он уселся обратно на широкую скамейку, распихав своих соседей. А бомж, которого он назвал Толяном, обратился к присутствующим с короткой речью:
— Милостивые государи. Отодвиньтесь на хрен в самый дальний угол, по причине вашей невыносимой вонючести и вшивости. А кто прыгнет на девушку, я того попишу.
Он скрестил руки на груди и обвел публику надменным взглядом. Бомжи, ворча, сдвинулись плотнее и забились в угол, освободив на скамейке место. Толян закашлялся, вытер губы рукавом и повернулся к Нине. Он, не прикасаясь к ней, ловко подтянул джинсы и застегнул молнию.
— Садись, Снегурочка с третьего этажа.
Нина села на уголок скамейки, неловко вывернув руки, прикованные к решетке.
— Тебя за что, Снегурочка?
— Долго говорить.
— А сидеть долго?
— Все равно…
— Ну, что за мотивы безысходности! Вот я, со всей своей эрудицией и тонким художественным вкусом, сижу на нарах, как мелкий хулиган. Но я и есть мелкий хулиган. А ты — птица высокого полета. Ты в этой клетке не задержишься.
Он осторожно погладил ее по руке, и Нина вдруг разрыдалась. Она стонала и вздрагивала всем телом, но слезы не текли из ее глаз, и от этого ей становилось все хуже и хуже. Пережитый страх, боль в груди, мерзкие лапы сержанта… Она чувствовала, что ее страдания только начинаются. «За что, за что?» — с отчаянием повторяла она.